Город. Фреска.

     Джесет Четвертая оказалась единственным уродом в династии.

     От братьев и сестер Арсет было больше вреда, потому что они не боялись Арсет. И иные люди молились им и умилостивляли их.

    Джесет прерывисто вздохнула. Конечно, она рада, что не приходится дышать пылью и мучиться от зноя; конечно, она не ревнует к престолонаследнице…

     Воевода нелепо выглядела на стройном тонконогом коне. Она была похожа на мешок муки в седле - толстая, низкорослая, сутулая, изнуренная жарой и долгим переходом, победительница явно хотела не пиров и триумфов, а в купальню и спать.

    Когда мать умерла, Джесет плакала. За эти слезы самая суровая воитель не осудила бы ее, но царевна все равно заперлась – частью из привычки прятаться, частью затем, что плакала не от горя, а от несказанного, почти мучительного облегчения. Впервые успокоенная, она бездумно смотрела, как мать опускают в землю, как прободают ритуальным крюком яремную жилу ее любимого коня, как в склеп, возведенный над могилой, вносят золотые сосуды с благовониями и перед тем, как заложить вход, оставляют мертвой царице Рескидды ее меч и лук с колчаном стрел.

     Джесет была, наконец, свободна.

     И та, и другая Джесет.

     Живая - расцвела.

     Робкая затворница, она посмела требовать развлечений. Соколиные и драконьи охоты, скачки и поединки с гвардейцами не влекли ее, не повеселили бы юную Джесет и элегантные ученые споры, тем более – непонятные забавы магов. Но танцы и фейерверки – об этом она мечтала всю жизнь. Джесет плохо танцевала, но она почувствовала вкус к нарядам и бриллиантам, к любованию собой, такой величественной и сверкающей. Исен, женившийся на царском венце, стал поглядывать на нее иначе, чем с добрым равнодушием, и это подхлестнуло ее. Царица стала с наслаждением капризничать, воображая себя той прекрасной, которой позволено все, кричать на слуг, щедро рассыпать кары, и слуги, прежде жалевшие тихого птенца, озлобились.

    Прошел год, и Младшая Мать сочла, что Джесет достаточно развлеклась.

    Третьи же стали молиться Рескит. Но Матери нет дела до людей. Поэтому заступница их Арсет. Поэтому только арсеиты исповедуют святую веру.

    Зеркало показало, как воевода въезжает под свод врат Ликрит.

    Она не была уроженкой Рескидды, и звали ее варварским именем, несуразным и неженским. У себя на родине, в Ософе, она, верно, считалась бы недурна собой. Там ценили таких: пухлых, круглолицых, с широкими черными бровями и крупным алым ртом. Поджарые светлокудрые рескидди красоту понимали по-иному, но победоносную Иманаа любили совсем не за стати.

      Лицо воеводы не выражало ничего.

      Пешие воины, все как один плечистые бородачи, вышагивали за ее конем так, что Джесет почти видела, как сотрясается мостовая.

      Дальше шли пленные.

      Царица, часто моргая, - выпала ресница, - бродила слезящимся взглядом по их отупевшим лицам и грязным телам; в прорехах истрепанной одежды сквозила не кожа, а бурая корка из песка, пота и крови. Обильные татуировки изобличали язычников. Богомольная Джесет почувствовала глубокое отвращение.

    Так, внемлите, есть арсеиты, чья свята вера; есть еретики-рескиаты. Прочие же, кто жертвует мишуре, есть заблудшие или же злонамеренные, и предназначение их как у скотов.

     Зеркало, точно наделенное разумом, избирало места, где совершалось наиважнейшее. Пленных захлестнула серая вода; из стеклистого марева выступил горельеф, спустя миг обретший почти телесную подлинность: Энгит со свитой.

     По обычаю, встречать воеводу должна была только царица – если сама она не предводительствовала войсками. Но Джесет, как ни бились с ней знатоки ритуалов, так и не запомнила все надлежащие обращения; по чести, она просто боялась толпы. Дочь с готовностью заняла ее место. Энгит едва ли не со второй инициации, пришедшей как по часам через четыре года после первой, правила вместо Джесет. От бабки царевна унаследовала жесткий нрав и воинственность, от отца - умение отказываться от собственного честолюбия ради честолюбия государственного: Энгит не отправлялась в походы, решительно заперев себя самое в цветниках Рескидды – для докладов и законоуложений.

     Иманаа воевала лучше.

     Джесет вздохнула. Пока Исен был жив, ей не было так плохо. Все-таки глупая женщина при муже – это не то, что глупая женщина сама по себе.

     С годами она научилась жить невеликим умом. Она слушалась мужа и Акридделат, не просила многого и рожала дочерей. Двадцатидвухлетняя Энгит обещала Рескидде возвращение славной эпохи древних воителей, девятнадцать было Ликрит, возлюбленной магии, пятнадцать – Керисет, задумавшей учиться на архитектора. Царице хотелось родить мальчика, но – не вышло. 

     Она могла гордиться дочерьми. Мужем. Цветущей страной.

     …злобная, кислящая зависть выгрызала душу. Царице суждено было навсегда остаться блеклым номером в ряду Джесет.

     Иманаа, толстую черномазую ософку, песенники называли Рескидделат.

     Щитом Рескидды.

     Джесет вновь посмотрела в зеркало: чародейный свет стал резок, словно неживое стекло окликало царицу. Возможно, так и было: наговаривала его сама Младшая Мать, обладавшая немалой магией.

     Воевода, обогнав грустного дракона и собственную гвардию, выехала на площадь. Они с Энгит спешились одновременно. Зеленый плащ престолонаследницы заплескался, как знамя духов плодородия, и, чрезмерно длинный, рассчитанный на всадника, был непринужденно подхвачен золотой пряжкой.

    Энгит обожала Иманаа. Энгит была влюблена в Иманаа.

    Энгит, к несчастью, раньше дала бы четвертовать себя, чем зачала, совокупившись с мужчиной. Младшая Мать надеялась, что с годами она сможет принудить себя к браку, но подруга Энгит из медиков, смеясь, обещала наколдовать царевне хорошую дочку. Каким образом – Джесет даже не пыталась понять. Ее собственная плодовитость в свое время была заботой Младшей Матери, и Энгит тоже предстояло иметь дело с нею.

    Иманаа в свои годы тоже оставалась нерожухой, но не оттого, что предпочитала женщин. Она, ософка, пятнадцать лет жила рабыней в гареме и равно ненавидела оба пола.

    Она, казалось, вообще ни от чего не получала удовольствия. Иманаа спала одна, не имела друзей, не переносила вина и курений, не понимала искусства, не питала особой любви к соколам и драконам, не отличалась честолюбием, и даже победоносные походы были для нее только жарой, поносом и стертой кожей.

    Только однажды Иманаа видели хохочущей от счастья: когда горел ее родной город. Ософ, где отец Иманаа насмерть забил свою наложницу, изнасиловал возле еще теплого трупа дочь-подростка, а потом велел ей отмывать с пола и стен материнскую кровь. Он был очень набожным человеком, ее отец, он любил послушание и опрятность. Рескидделат убивала его неделю.

    Рескидди созданы из песка, солнца и золота, но Иманаа ненавидит желтый цвет. Поэтому премудрая Энгит, заметив некогда, что глаза воители смягчаются, когда она смотрит на зеленое, неизменно облачается в листву и изумруды; даже природный серый цвет глаз сменила, заплатив магам втридорога...

    Она подходит к Рескидделат, чтобы чествовать ее, и толпа взрывается криком любви.

    Вот они, две, друг другу под стать: военачальник и правитель, сухая кость и женоложица.

    Джесет на мгновение почудилась в груди ненависть к собственной дочери. 

    …горький стыд.

     Недолгое время еще постояв перед брызжущей красками картиной, царица отвернулась и медленно пошла к створу дверей, инкрустированных перламутром и костью.

     Она заранее пообещала себе, что не станет больше смотреть на изображение Рескит, но намоленный чертог обладал собственной волей, - взгляд Немилостивой Матери, упершийся в спину царицы, ощущался явственно и паляще.

     Ужасал.