Красавица

Отец принял решение взять то немногое, что у нас осталось, и перебраться куда-нибудь подальше от города, где жизнь не так затратна. Идти на взвешенный риск он умел всегда, это умение и принесло ему успех и богатство. Отцу уже доводилось ставить на карту весь капитал, но каждый раз он оказывался в выигрыше, поэтому и сейчас тешил себя тайной надеждой, что все обойдется. Однако разорение наше оказалось неизбежным, потому что на черный день отец ничего не оставил. Из скудных своих сбережений он расплатился с лучшими работниками, а большую часть отдал третьему помощнику со «Стойкого», который отправился вызволять товарищей из беды. Гонец пустился в обратный путь, не пробыв в городе и недели, хотя отец уговаривал его задержаться, отдохнуть и набраться сил, предлагая послать на выручку кого-нибудь другого. Но тот хотел сам узнать, как обстоят дела у товарищей, да и отыскать их кто сумел бы. И еще, хотя вслух он этого не говорил, видно было, как тяготит его пребывание в доме, в который ему пришлось, пусть и не по своей воле, принести дурную весть.

Дом и землю предполагалось продать с молотка, на вырученные деньги обустроиться на новом месте и начинать сначала. Вот только что начинать? Отец, кроме того, что банкрот, будет ходить отныне с клеймом невезучего, и ни один купец с ним дела иметь не станет. Плотничество и столярное мастерство (если не считать мелких безделушек, которые он вырезал для нас, дочерей) отец забросил с тех самых пор, как тридцать с лишним лет назад занялся более прибыльным делом. Другого ремесла, которым можно было бы заработать на жизнь, он не знал.

В таком вот упадке и унынии нашел нас Жервен — неделю спустя после прибытия гонца с дурными вестями. Мы вчетвером сидели за обеденным столом, погрузившись в тягостное молчание. Обычно после обеда мы разговаривали, а бывало, отец или я что-то читали вслух, пока сестры занимались шитьем, — но сейчас к развлечениям душа не лежала. Уже назначили день торгов — в конце следующей недели, и отец начал подыскивать небольшой домик где-нибудь подальше от города.

Услышав, что пришел Жервен, Хоуп зарделась и потупила взор. Два дня назад она шепнула мне по секрету, что избегает встреч с ним с тех пор, как стало известно о нашем разорении. Однако не может быть, чтобы он не знал, весь город только о нас и судачил. Отцовскую судоверфь продали первой, чтобы выплатить долги по контрактам, и работники гадали, каким будет новый хозяин и не останутся ли они без работы. Отец пользовался на верфи любовью и уважением, им восхищались за бесстрашие в рискованных предприятиях.

Жервен не откладывая изложил цель своего визита. Несколько недель назад он надеялся просить у отца руку и сердце Хоуп. Несмотря на то что положение наше в одночасье изменилось, его чувства к Хоуп остались прежними, и ее чувства, он смеет надеяться, тоже. Когда он только задумался о женитьбе и Хоуп выказала готовность променять городские хоромы на деревенскую глушь, если родные не воспротивятся, он сразу же начал выяснять — через друзей с родного севера, — где есть нужда в кузнечном ремесле. И вот сегодня наконец нашелся один пустующий дом с кузницей в одном небольшом городке — всего в нескольких милях от деревни, где Жервен родился и вырос.

С этим он и пришел: он почтет за честь соединить свою судьбу с нашей. Для пятерых домик будет, пожалуй, маловат, но его можно достроить, а еще — Жервен с легким поклоном обернулся к отцу — там есть плотницкий сарай и непочатый край работы для хорошего мастера. Он не навязывает нам свои планы, и Хоуп эта пустяковая любезность ни в коем случае ни к чему не принуждает. Пусть сейчас такой выход нам будет принять затруднительно, мы и на новом месте, он уверен, сможем вести жизнь благородную и достойную. И он будет безмерно благодарен, если мы предоставим ему возможность помочь нам эту жизнь обустроить.

Выслушав Жервена, отец некоторое время сидел молча. Жера приглашали к столу, но он отказался садиться и теперь спокойно стоял рядом, словно ожидая, когда подадут обед. Он был вполне хорош собой, хоть и не записной красавец, шатен с серьезными серыми глазами — лет тридцати, по моим прикидкам. Работая на отца уже седьмой год, Жервен зарекомендовал себя как толковый и честный мастер.

— Хоуп, это правда?

Хоуп кивнула, попеременно краснея и бледнея, словно розовый закат, просвечивающий сквозь трепещущие на осеннем ветру листья.

— Да, отец.

Отец посмотрел на Жервена, который замер в ожидании, не сводя с него глаз.

— Жервен, я не знаю, вправе ли я так ответить, поскольку ты взваливаешь на себя ношу хоть и благородную, но тяжкую. Однако мы с дочерьми действительно отчаянно нуждаемся в помощи. — Он обвел нас взглядом. — И мы, я полагаю, примем твое предложение с искренней благодарностью.

Жервен склонил голову:

— Спасибо, мистер Хастон. Если позволите, завтра я зайду, и мы обо всем договоримся.

— В любое удобное для тебя время. Меня теперь мудрено не застать, — мрачно пошутил отец.

Не знаю, что бы мы делали без Жервена. С того самого момента, как на нас обрушилось несчастье, мы не заглядывали дальше очередного хмурого утра, и торги, знаменующие конец привычной жизни, казались нам концом света. Мы дрейфовали во времени, словно брошенные в бескрайнем море корабли. Планы Жервена, которые, переговорив с отцом, он изложил и нам, давали достаточно пищи для размышлений. Жер терпеливо поддерживал любые разговоры и настроения, кроме тягостных, и, заражая нас своей увлеченностью, рассказывал о родных его сердцу лесистых холмах, куда лежал наш путь. До сих пор мы не вдавались в подробности, зная лишь, что придется покинуть город и поселиться вдали от всех здешних друзей и знакомых, но теперь туманная даль стала обретать очертания. Нас ждал тесный четырехкомнатный домик в городке под названием Синяя Гора, затерявшемся среди высоких холмов и густых лесов. Ехать туда не меньше полутора-двух месяцев. Мы даже начали расспрашивать о практических сторонах путешествия — так интересно Жервен рассказывал про лошадей, повозки и дороги.

Нам с Хоуп приходилось легче всех. Я была младшей и ни в кого (за исключением Еврипида) не влюбленной. Я, конечно, отчаянно переживала за отца и Грейс, но к городу как таковому особой привязанности не испытывала — скорее, привыкла к нему, как привыкла к своей горничной и книгам. Меня, как и остальных, пугали и неизвестность, и наша неприспособленность, однако от тяжелой работы я никогда не бежала, подурнеть (куда уж больше?) мне не грозило, светское общество — тоже невелика потеря. Да, положим, я не мечтала спать на чердаке и стирать одежду руками, но по молодости лет предстоящие тяготы казались мне сродни приключению.

Изначально, по словам Хоуп, Жервен предполагал нанять прислугу и поручить тяжелую работу ей, а четырех комнат им двоим хватило бы за глаза (в нашем городском доме комнат было восемнадцать, с бальным залом высотой в два этажа, и это не считая кухонь и «черной» половины, где жили слуги). Теперь Хоуп витала мыслями где-то далеко, но в душе ее жила тайная радость. Принимаясь за какое-нибудь дело, которое можно было выполнить одним махом, она справлялась на отлично, а вот передать кому-то что-то на словах или завершить брошенную на середине работу иногда забывала. Однажды вечером она призналась мне, что ей совестно за эту радость — ведь для нее как раз все устроилось как нельзя лучше, она едет с Жервеном, не разлучаясь при этом с родными.

— Да нет же! — возразила я. — Только твоей радостью наши старшие и держатся.

Почти каждую ночь, дождавшись, пока отец с Грейс отправятся спать, мы с Хоуп устраивались пошептаться (обычно в моей комнате). Обсуждали, как там «наши старшие» и можем ли мы как-то еще их поддержать. Хоуп, намолчавшаяся за день перед отцом и Грейс, наверстывала со мной упущенное, расписывая бесконечные достоинства Жервена.

— И потом, — добавила я, подумав, — мытье полов быстро спустит тебя с небес на землю.

— Ты мне еще измазанные сажей фартуки обещала, помнишь? — улыбнулась Хоуп.