Красавица

Первые месяцы после ухода Робби в море тянулись для Грейс бесконечно долго. Она почти перестала появляться в свете, хотя раньше была душой любого приема. На увещевания отца и Хоуп, что совсем не обязательно замыкаться, словно монашка, в четырех стенах, она отвечала кроткой улыбкой. Ей действительно совсем не хочется шумных толп и развлечений, уверяла она. Поэтому большую часть времени сестра проводила за «подготовкой приданого». Шила Грейс великолепно — наверное, ни одного кривого стежка за всю жизнь, с первой обметанной ею в пятилетием возрасте сорочки, — и приданого у нее накопилось столько, что хватило бы трем девицам на выданье.

Поэтому Хоуп выходила одна, под присмотром дуэньи (из гувернанток мы уже выросли) либо какой-нибудь из пожилых кумушек, которые в Хоуп души не чаяли. Однако года через два и несравненная Хоуп стала пропускать светские рауты — ко всеобщему недоумению, ведь ее не связывала помолвка и не точил никакой неведомый недуг. Все разъяснилось, когда однажды ночью она вся в слезах пробралась ко мне в комнату.

Я засиделась допоздна за переводом Софокла. Хоуп обязательно нужно было кому-то излить душу, но беспокоить Грейс, которой хватало переживаний за ушедшего в море Робби, она не осмеливалась. «Да-да, понимаю», — кивнула я, хотя, положа руку на сердце, Грейс куда полезнее было бы отвлечься сейчас на чужие треволнения. Хоуп же, как выяснилось, страдала от любви — к Жервену Вудхаусу. И страдала вот почему.

Жервен был человеком во всех отношениях достойным — однако при этом служил простым литейщиком на верфях отца. Он происходил из простой честной семьи, и будущее его ждало весьма скромное. В последнее время он вынашивал дельную мысль по улучшению балласта корабля, поэтому несколько раз приходил к нам обсудить с воодушевившимся отцом технические подробности, а потом оставался на чай или ужин. Судя по всему, так они с сестрой и познакомились. Дальше Хоуп рассказывала сбивчиво, и я совсем не узнавала в пылком влюбленном того сдержанного и вежливого юношу, которого отец приглашал с нами отужинать. Беда в том, подытожила Хоуп, что отец наверняка прочит ей в мужья более завидную партию; теперь же сердце ее занято, и как быть…

— Вздор! — заявила я. — Отец желает тебе только одного — счастья. Ведь Робби он принял с распростертыми объятиями, хотя Грейс могла бы выйти хоть за графа.

— Преклонных лет! — заиграла ямочками на щеках Хоуп.

— Уж какого есть. Все лучше, чем тот барон, который замуровал жену на чердаке. И если твое счастье в том, чтобы отскребать сажу с кузнечного фартука, отец не будет противиться. И даже, пожалуй, — протянула я задумчиво, — наймет тебе пару-тройку прачек стирать фартуки.

— Нет в тебе романтики… — огорчилась Хоуп.

— Чего нет, того нет. Я лишь хотела напомнить, что отец не чудище лесное — ты бы и сама это осознала, если бы успокоилась и подумала как следует. Он тоже начинал простым корабелом — как до сих пор припоминают злые языки. В нашей семье только матушка была знатных кровей. Отец все поймет правильно. И Жервен ему по нраву пришелся.

— Ох, Красавица, — вздохнула Хоуп. — Это еще не все. Жера держат в городе лишь чувства Ко мне, ему здесь не по нутру, не нравятся корабли и море. Он родился и вырос далеко на севере. Он тоскует по лесам, хочет вернуться туда и снова работать кузнецом.

Я задумалась. Не место, конечно, этим золотым рукам и светлой голове в деревенской глуши. При всей своей начитанности я, как и любой городской житель, представляла северные земли дикой глухоманью, где бродят одни гоблины да колдуны, бормочут себе под нос мудреные заклинания. В городе маги себе такой вольности не позволяют, у нас это неприметные востроглазые тетушки и дядюшки, которые за скромную плату готовы сварить приворотное зелье или средство от бородавок. Но раз Хоуп глушь не пугает, то и мне тревожиться не след.

— Нам будет тебя не хватать, — наконец сказала я. — Надеюсь, вы не заберетесь в самую чащобу? Впрочем, нам и расстояние не преграда. Все, перестань заламывать руки и посмотри на меня. Хочешь, я первая с отцом поговорю, если ты робеешь?

— Вот было бы чудесно! — просияла сестра. — Я взяла с Жервена обещание, что он пока никому ничего не скажет, но ему это затянувшееся молчание не нравится.

В семье считалось, что ловчее меня к отцу никто не подольстится — я младшенькая, любимица и так далее. На самом деле сестры тактично подкидывали мне еще один повод не переживать за неудавшуюся внешность, однако доля истины здесь имелась: хотя отец сделал бы все ради любой из нас, сестры и впрямь перед ним робели.

— Хорошо, — протянула я, с сожалением оглядываясь на стопку книг. — Я поговорю. Только дай мне недельку, сделай милость, потерпи еще немножко — ты ведь и так долго ждала. У отца сейчас, сама, наверное, знаешь, дела не ладятся, надо выбрать подходящий момент.

Окрыленная Хоуп кивнула, назвала меня сокровищем, чмокнула в щеку и выпорхнула из комнаты. Я вернулась к Софоклу. Однако сосредоточиться не вышло: в греческий хор то и дело вплетались пугающие слухи о диком севере. А еще меня тревожило отношение Жервена — здравомыслящего и уравновешенного — к нашим городским ведьмам. Они его не забавляли, он, скорее, робел перед ними. Я, по праву избалованной младшей сестрицы, попыталась как-то его поддразнить, и в ответ выслушала: «В моих краях средство от бородавок может сварить любая хозяйка, она учится этому у матери, это как подрубить простыню или испечь пряник. А если не умеет сама, то умеет соседка-знахарка. И муж ее, набивая огородное пугало, сунет для верности в солому парочку заклинаний, чтобы воронам еще неповаднее было». Увидев, что все слушают затаив дыхание, Жервен подмигнул мне и добавил: «У нас на севере даже драконы еще водятся. Я видел одного мальчишкой, хотя так далеко к югу их нечасто встретишь». Про удивительные чудеса, которые творят драконы, и про то, что укротить их под силу только могущественному чародею, я слышала и сама.

Поговорить с отцом насчет Хоуп мне так и не довелось. Гром грянул через несколько дней после наших с сестрой полночных откровений. На маленькую купеческую флотилию отца обрушилась череда несчастий, начавшихся, по сути, еще три года назад, когда «Белый ворон» Роберта Такера вышел в море вместе с «Ветродуем», «Стойким» и «Везучим». Расторгались контракты, снижались поставки из-за неурожаев, налаженной торговле мешали бунты и революции, отцовские корабли гибли в бурях или попадали в плен к пиратам, склады рушились, а управляющие либо исчезали бесследно, либо возвращались домой без гроша.

Последней каплей стало известие от измотанного, разбившего ноги в кровь путника, который три года назад отплыл третьим помощником на «Стойком». Четыре судна флотилии разметало бурей. «Стойкий» и «Ветродуй» разбились о прибрежные скалы, лишь несколько моряков остались в живых. «Везучего», как потом выяснилось, захватили пираты, подобрав бесхозным на мели после бури. О «Белом вороне» не было ни слуху ни духу — ни о самом корабле, ни о команде; решили, что он пропал бесследно. Капитан «Ветродуя» спасся ценой раздробленной ноги, когда корабли выбросило на берег, и год спустя отправил двоих уцелевших моряков — в том числе и третьего помощника, который теперь стоял перед нами, теребя в руках истрепанную шляпу, — отыскать дорогу домой, сообщить о случившемся и привести помощь, потому что письма, судя по всему, терялись в пути. Когда снаряжали гонцов, уцелевших в кораблекрушении насчитывалась примерно дюжина, однако были они одни в чужой стране, и опасность им грозила немалая. Второй гонец погиб в дороге от рук лиходеев, а об оставленных на чужбине товарищах наш моряк больше ничего не знал.

Следующие несколько недель после появления гонца помню смутно, однако и вспоминать их не особенно хочется. Отец, всегда бодрый и полный сил, за несколько дней стал выглядеть точно на свой немалый возраст (а ведь он уже седьмой десяток разменял). Бедняжка Грейс побелела как полотно, услышав скорбные вести, и с тех пор бродила по дому безмолвной тенью, словно те девы из древних баллад, которые тают, будто свечи, пока не остается один печальный огарок в назидание живым. Мы с Хоуп по очереди уговаривали отца и старшую сестру хоть что-нибудь съесть и подбрасывали дров в камины, чтобы отогреть павших духом родных.