Врата империи. Сага вольных городов

— Клянусь святым Иоанном, я тебе верю, — сказал он, восхищенно кивнув головой. — В тебе есть что-то почти языческое — в высоком росте и гибкости. Поехали, ты будешь мне доверять?

— Я не хочу доставить тебе неприятности, — сказала я. — Люди из Ла Фер преследуют меня.

— Чепуха! — презрительно фыркнул он. — Слышал ли кто-нибудь о том, чтобы крестьянин отошел от деревни дальше, чем на одну лигу? Ты в безопасности.

— Только не от отца, — мрачно произнесла я. — Он не простой крестьянин, а солдат. Он будет идти за мной до конца, пока не найдет и не убьет.

— В таком случае, — предложил Этьен, — мы должны найти способ одурачить его. Ха! Сдается мне, меньше мили назад я проезжал мимо юноши, чья одежда подойдет тебе. Жди здесь. Мы сделаем из тебя мальчика! — с этими словами он повернул коня и умчался прочь.

Я смотрела ему вслед и раздумывала, увижу ли его снова, не смеется ли он надо мной. Я ждала, а стук копыт затих вдалеке. Над лесом воцарилась тишина. Вновь я ощутила приступы жестокого голода. Некоторое время спустя, показавшееся мне бесконечным, послышался стук копыт, и Этьен Вильер галопом подлетел ко мне, весело хохоча и размахивая связкой одежды.

— Ты убил его? — спросила я.

— Нет, я отпустил его на все четыре стороны, правда, голого, как Адама. Теперь иди вон в ту рощицу и быстро переоденься. Нам надо спешить, до Шартра много лиг. Брось мне свое платье, я брошу его на берегу реки, что течет неподалеку отсюда. Возможно, твою одежду найдут и подумают, что ты утонула, Он вернулся быстрее, чем я закончила одеваться в мой новый непривычный наряд, и мы переговаривались через кусты.

— Твой почтенный отец будет искать девушку, — смеялся он, — а не мальчика. Когда он спросит крестьян, не видели ли они высокую рыжеволосую девушку, крестьяне будут только непонимающе качать головой. Ха-ха-ха! Хорошая шутка над старым негодяем!

Я вышла из-за кустов, Вильер внимательно осмотрел меня. Я чувствовала себя непривычно в рубашке, штанах и шляпе, но в то же время я ощутила свободу, которой никогда не испытывала в юбке.

— Зевс! — пробормотал Вильер. — Переодевание тебе почти не помогло. Только безнадежно тупой, слепой деревенский олух не сообразит, что ты не мужчина. Послушай, давай я отрежу кинжалом вот эти рыжие локоны. Может быть, это поможет.

Но, отхватив мою гриву по плечи, снова покачал головой.

— Даже так ты женщина с головы до ног, — сказал он. — Что ж, может быть, случайный встречный, быстро проезжающий мимо, ничего и не заметит. Будем надеяться на это.

— Почему ты так беспокоишься обо мне? — поинтересовалась я, так как не привыкла к доброму отношению.

— Почему, бог мой? — удивился он. — Разве любой человек, о котором стоило бы говорить, смог бы оставить юную девушку скитаться и голодать в лесу? В моем кошельке меди больше, чем серебра, и камзол потерт, но Этьен Вильер ставит свою честь так же высоко, как любой рыцарь или барон, и не позволит издеваться над беззащитными, пока в его кошельке есть хоть монета, а в ножнах — меч.

Услышав эти слова, я почувствовала необычайное смущение и замешательство, так как была неграмотна и необучена, и не знала слов, чтобы выразить благодарность. Я что-то неуклюже забормотала, а он улыбнулся и мягко велел замолчать, объяснив, что не нуждается в благодарности и что добро само по себе награда для того, кто его совершает.

Он вскочил на коня и подал мне руку. Я села позади него, и мы понеслись по тропе. Я держалась за его пояс и наполовину завернулась в его развевающийся на ветру плащ. Я почувствовала уверенность, что любой прохожий, мимо которого мы пролетим, в самом деле подумает, что скачут мужчина и юноша, а не мужчина и девушка.

Мой голод усиливался, но я не жаловалась, так как мне это было привычно. Мы ехали на юго-восток, и казалось, что чем дальше, тем очевиднее становилось беспокойство Этьена. Он говорил мало и старался держаться менее людной дороги, постоянно сворачивая на верховые тропы или тропинки дровосеков, петлявшие между деревьями. Мы встретили лишь несколько человек: два-три крестьянина с топором на плече или связкой хвороста, которые глазели на нас и стягивали с головы потертые шапки.

Был уже полдень, когда мы остановились у таверны — лесной гостиницы, малолюдной, стоящей на отшибе, с обшарпанными выцветшими стенами. Этьен назвал ее «Пальцы мошенника». Навстречу нам вышел хозяин, вытирая руки о грязный фартук и глупо кивая головой. Был он сутулый, неуклюжий, с косыми злыми глазками.

— Мы желаем поесть и переночевать, — громко объявил Этьен. — Я Жерар де Бретан из Монтобана, а это мой младший брат. Мы были в Кане и теперь едем в Тур. Позаботьтесь о коне и принесите жареного каплуна, хозяин.

Хозяин закивал, что-то забормотал, взяв поводья скакуна, и подозрительно долго задержал на мне взгляд, когда Этьен спускал меня с седла, так как у меня от долгой скачки онемели руки и ноги. Я не была уверена в том, что одежда не выдала меня.

Войдя в таверну, мы увидели только одного человека за столом, он потягивал вино из кожаного бурдюка. Это был толстяк со свисающим жирным брюхом. Он посмотрел на нас и открыл было рот, чтобы что-то произнести, но Этьен многозначительно взглянул на него, и мне показалось, что они молча обменялись понимающими взглядами. Толстяк, не промолвив ничего, вновь принялся за вино, а мы с Этьеном сели за столик, куда неряшливо одетая служанка принесла заказанного каплуна, горох, хлеб, канский рубец в огромном блюде и два кувшина вина.

Я жадно набросилась на еду, помогая себе кинжалом; Этьен же ел мало, вертя куски в руках и то и дело переводя взгляд с толстяка, который теперь, казалось, спал, сидя ко мне спиной, на грязные ромбовидные окна и даже на задымленные балки под крышей. Пил он много, вновь и вновь наполняя кувшин, и под конец трапезы спросил, почему я не притронулась к своему кувшину.

— Я была слишком занята едой, чтобы пить, — ответила я и неуверенно поднесла вино к губам — прежде я никогда его не пробовала. Все спиртное, оказывавшееся каким-либо образом в нашей жалкой лачуге, выпивал отец. Я опустошила разом весь кувшин, как это делал отец, закашлялась и задохнулась, но вино пришлось мне по вкусу. Этьен удивленно прошептал:

— Клянусь святым Михаилом, ни разу в жизни не видел, чтобы женщина выпила вот так целый кувшин вина! Ты опьянеешь, девушка.

— Ты забыл, что с этого дня я не девушка, — так же тихо напомнила я. — Ну что, поехали дальше? — Он покачал головой:

— Мы останемся здесь до утра. Ты, наверное, устала и нуждаешься в отдыхе.

— Мое тело онемело, так как я не привыкла к верховой езде, но я не устала.

— Тем не менее, — произнес он нетерпеливо, тронув меня за руку, — мы остаемся здесь до завтра. Я думаю, так будет безопаснее.

— Как хочешь, — согласилась я. — Я полностью в твоих руках и хочу во всем тебе повиноваться.

— Вот и хорошо, — сказал он, — ничто так не красит девушку, как готовность к послушанию. — Он подозвал хозяина, который уже вернулся из конюшни и топтался теперь около стола. — Хозяин, мой брат устал. Проводи его в комнату, где можно поспать. Мы приехали издалека.

— Да, ваша честь! — хозяин закивал и забормотал что-то, потирая руки. Манера Этьена держаться производила на простой народ впечатление значительности, как будто он был по меньшей мере графом. Но об этом позже.

Хозяин, шаркая ногами, провел нас через примыкающую к бару комнату с низким потолком, которая вела в другую комнату, более просторную. Она была под самой крышей, скудно обставленная, но мне показалась изысканнее всех комнат, что я видела когда-нибудь раньше. В комнате была только одна дверь — почему-то инстинктивно я начала обращать внимание на такие детали — выходящая на лестницу, и только одно окно, слишком узкое даже для меня. Изнутри на двери не было засова. Этьен нахмурился и бросил подозрительный взгляд на хозяина, но тот, казалось, этого не заметил и, потирая руки, расписывал прекрасные достоинства каморки, в которую привел нас.