Полые холмы. Жизнь Мерлина

— Перестань пялить глаза и поднеси поближе чашу. И не бойся, он теперь вне опасности. — Это был снова врач.

— Но мне доводилось слышать про разные случаи…

Говорили по-латыни, однако выговаривали оба по-разному. Второй голос был чужеземный, не германский и не с берегов Срединного моря. Я с детства легко схватывал языки, говорил на нескольких кельтских диалектах и по-саксонски, знал немного и греческий. Но этот акцент был мне незнаком. Может быть, Малая Азия или Аравия?

Ловкие пальцы повернули мою голову на подушке, разобрали мне волосы, обмыли ссадины.

— Ты его первый раз видишь?

— Первый. Я не предполагал, что он так юн.

— Не так уж и юн. Ему сейчас, должно быть, двадцать два года.

— А он так много успел в жизни. Говорят, его отец, верховный король Амброзий, в последние годы своего правления шагу не ступал, не посоветовавшись с ним. Рассказывают, что он видит будущее в пламени свечи и может выиграть битву на расстоянии, с вершины холма.

— Люди чего только не расскажут. — Голос врача звучал сдержанно и ровно. Бретань, подумалось мне, верно, я встречал его в Бретани. В его гладкой латинской речи был какой-то знакомый призвук, только какой, я вспомнить не мог. — Но это правда, что Амброзий ценил его совет.

— А правда ли, что он восстановил вблизи Эмсбери Хоровод Великанов — Нависшие Камни, как называют его теперь?

— Правда и это. Находясь с войском отца в Бретани; он изучил строительное дело. Помню, он обсуждал с Треморином, главным механиком при войске, как поднять и установить Нависшие Камни. И не только этим он занимался. Он и в медицине уже тогда смыслил куда больше, чем многие, кто зарабатывает ею себе на жизнь. Лучшего помощника для работы в полевом лазарете я бы себе не желал. Бог его знает, что ему вздумалось скрыться в этом диком углу Уэльса — мы можем только догадываться. Они с королем Утером не ладили. Утер, говорят, не мог ему простить, что покойный король, Утеров брат, относился к нему с таким уважением. Как бы то ни было, но после смерти Амброзия Мерлин нигде не показывался, ни с кем не видался до самого этого случая с женой герцога Горлойса. И сдается, получил в благодарность от Утера одни шишки… Поднеси-ка чашу поближе, я обмою ему лицо. Нет, не туда. Вот так.

— Это, должно быть, от удара мечом?

— Царапина. Видно, острие меча скользнуло по щеке. Не так она страшна, как кажется. Только крови много. Повезло человеку. На дюйм выше, и попали бы в глаз. Ну вот. Все чисто, и шрама не останется.

— Он похож на мертвеца, Гайдар. Поправится ли?

— А как же. Разумеется. — Даже опоенный, я сквозь дурман уловил в этом быстром ответе профессиональную убежденность. — Не считая ребер и руки, тут только одни ссадины и царапины, ну и, надо полагать, что-то держало и гнало его вперед несколько последних дней, а теперь отпустило. Все, что ему нужно, — это выспаться. Подай-ка мне вон ту мазь. В зеленой банке.

Снадобье охладило мою порезанную щеку. Запахло валерианой. Мазь в зеленой банке… Дома я сам составлял такую: валериана, бальзам, нард… Этот запах перенес меня в моем полусне на мшистый речной берег — играя солнечными зайчиками, струилась вода, и я рвал прохладные листья, соцветия, золотистый мох..

Нет, просто кто-то лил воду у входа. Врач сделал свое дело и отошел вымыть руки. Теперь их голоса звучали в отдалении.

— Так он — побочный сын Амброзия? — Любопытство чужеземца еще не было удовлетворено. — Кто же была его мать?

— Королевская дочь из Маридунума, что в Южном Уэльсе. Говорят, провидческий дар он унаследовал от нее. А облик — нет, он, как отражение в зеркале, похож на покойного короля, куда больше, чем Утер. Та же масть: черный волос и черный глаз. Помню, когда я впервые увидел его, еще маленького, в Бретани, он был похож на обитателя пещер в здешних полых холмах. И говорил, подчас тоже не по-людски; а то и вовсе помалкивал. Ты не смотри, что он такой словно бы смирный; на самом деле за ним не только книжная премудрость и удача, уменье верно рассчитать время; нет, у него в руках настоящее могущество.

— Стало быть, правду о нем рассказывают?

— Правду, — сухо ответил Гайдар. — Ну так. Он теперь будет поправляться Сидеть над ним нет нужды. Пойди поспи. Я один сделаю вечерний обход и еще зайду взглянуть на него, прежде чем лягу спать. Доброй ночи.

Голоса затихли. После них во тьме звучали и вновь смолкали другие голоса, но эти были бесплотны, рождались из воздуха. Быть может, мне бы следовало подождать и послушать их, но у меня недостало храбрости. Я ухватился за сон и спрятался под ним, словно под одеялом, укрывшись от боли и заботы в милосердной темноте забытья.

Когда я вновь открыл глаза, ночную тьму озаряла мирная, одинокая свеча. Я находился в тесной комнате со сводчатым потолком и стенами из грубо тесанного камня; некогда покрытые яркой краской, они теперь потемнели и облупились от сырости и небрежения. Однако чистота здесь блюлась: пол из корнуэльского плитняка был тщательно вымыт, и толстые одеяла, которые меня укутывали, пахли свежестью и пестрели яркими узорами.

Неслышно открылась дверь, кто-то вошел. В светлом проеме я сначала разглядел на пороге только силуэт невысокого крепкого широкоплечего мужчины в долгополом простом одеянии и круглой шапочке. Но вот он шагнул в светлый круг от свечи, и я узнал Гайдара, главного врача при королевском войске. Он с улыбкой склонился надо мною.

— Наконец-то!

— Гайдар! Рад видеть тебя. Я долго спал?

— Ты уснул в сумерки, а сейчас уже за полночь. Это тебе и требовалось. Ты был похож на мертвеца, когда тебя принесли. Но признаюсь, мне было легче делать мое дело благодаря тому, что ты был в беспамятстве.

Я посмотрел: рука моя, тщательно перевязанная, покоилась поверх одеяла. В туго стянутом боку все еще пекло, хотя резкая боль утихла. Руки и ноги ломило. Рот распух и хранил привкус крови, смешанный с ядовитой сладостью снотворного зелья. Но голова больше не раскалывалась, и порез на щеке перестал саднить.

— Как хорошо, что я попал к тебе. — Я попробовал пошевелить затекшей рукою. — Заживет она?

— Да. Юность и здоровье возьмут свое. Три кости переломаны, но полагаю, рана не загниет. — Он вопросительно посмотрел на меня. — Как ты ее получил? Похоже, что это лошадь копытом отдавила тебе руку, а потом еще ударила и переломала ребра. Но порез на щеке нанесен мечом. Тут уж некуда деваться.

— Да. Я сражался.

Он вздернул брови.

— Если и так, то, видно, это был бой не по правилам. Скажи мне., но нет, успеется. Я сгораю от нетерпения услышать, что произошло, — мы все здесь хотим об этом узнать, — но сначала ты должен поесть.

Он отошел к двери, позвал, и в комнату вошел слуга с миской мясного отвара и хлебом. Поначалу хлеб мне не давался, но потом я стал размачивать его в отваре и так есть. Гайдар пододвинул к моему ложу табурет и молча дожидался, пока я поем. Наконец я отдал ему миску, и он поставил ее на пол.

— Ну как, теперь ты в силах говорить? Слухи вьются вокруг, подобно жалящим комарам. Ты знаешь, что Горлойс убит?

— Знаю. — Я получше осмотрелся кругом. — Я так понимаю, что нахожусь в самом Димилиоке? Стало быть, после гибели герцога крепость сдалась?

— Осажденные открыли ворота, как только король возвратился из Тинтагела. Он уже знал о вылазке и о гибели герцога. Потому что едва только герцог упал мертвый, как двое его слуг, Бритаэль и Иордан, поскакали в Тинтагел сообщить герцогине печальную весть. Но это ты, верно, знаешь; ты ведь был там. — Он осекся, вдруг сообразив, что отсюда следует. — Значит, вот как было дело? Бритаэль и Иордан., они повстречались с тобой и Утером?

— Нет, с Утером они не встретились, он еще был у герцогини. А я стоял на страже перед дверью, я и мой слуга Кадаль — ты ведь помнишь Кадаля? Он убил Иордана, а я — Бритаэля. — Я усмехнулся, скривив опухший рот. — Напрасно ты на меня так смотришь. Да, он много превосходил меня ростом. Удивительно ли, что я дрался не по правилам?