Город Сумерек (СИ)

Все прекратилось, и мы принялись стряхивать с себя пыль. Хорошо, что пропитанная металлами ткань легко от нее избавлялась. Я на миг задумался над собственными мыслями — ведь если волокна, неважно, растительного или животного происхождения не соединять химическим путем с элементами металлов, они просто рассыплюся. И других тканей просто не бывает… Да, явно размышления не государственного характера.

— Взываю, о принцы! — взвыл Оливин. — Бросьте ссоры и дрязги! Объединитесь против демонов. Гневаются небо и земля! Раздельно не устоите. Прав сын мой Хоннор. Нам нужен единый Дом перед лицом опасности.

Я чихнул и выплюнул пыль.

— Брось, старик. Нет никаких демонов. Этот мир слишком стар, вот и все. И плевать небу и земле на наши дрязги.

— Клянусь Звездою, неразумны твои речи, принц Морион! — сдвинул мохнатые брови Оливин. — Только благочестие может спасти нас. Мор и потрясение насланы на нас Создателем. Он уже почти погубил Дома. А взгляни на меня, принц Хрусталя — я старец, но жив, ибо не был столь грешен, как другие!..

— Другие? — прервала Фаенна. — Ни мой отец, ни моя мать не заслуживали такого конца, Страж Башни. Если кто и наслал Мор, то вовсе не Тот, кто справедлив!

— Довольно, — сказал я громко, но мягко. — Религия — это личное дело каждого. Она уже давно не определяет жизнь Города.

— Роковая сия ошибка… — проворчал Оливин; я сделал вид, что не заметил его.

— И уж если исходить из практической пользы, — продолжал я, то нам следует лишь укрепить наш союз, а не решать, кому отдать власть и грызться из-за этого. Единого Дома не бывало от начал Города, это противоречит нашим законам. Не думаю, что народ поддержит такое решение. Кто защитит угнетенных одним правителем, как не другой правитель?

— А кто сможет вывести людей из тьмы, когда другие, равные ему, воспротивятся? — воскликнул Оливин.

— Ты поддерживаешь меня, Страж Башни? — требовательно спросил Хоннор.

Оливин пожевал губами, чуточку озадачившись. Или сделав такой вид.

— Я поддерживаю Город, а Город — один. Я поддерживаю Алмазную Башню, и она также одна единственная. Да, я поддерживаю идею единого правления. И раз ты предложил ее, принц Хоннор, то, значит, я поддерживаю тебя.

По лицу Хоннора скользнула лукавая улыбка.

Я поднялся с места.

— Сестра моя, принцесса Опала, — торжественно обратился я к Фаенне, церемонно поклонившись. Фаенна оторвалась от гневного созерцания Стража Башни и первосвященника Оливина и перевела взгляд на меня. — Заключишь ли ты со мной дружественный союз, как равная с равным, на благо этого Города, против любой угрозы — внешней и внутренней, в защиту закона и процветания?

Формула эта была священной. Воцарилась тишина.

Фаенна улыбнулась и взгляд ее потеплел, даже повеселел.

— Да, брат мой, принц Морион из Дома Хрусталя, — она торжественно склонила голову в знак согласия. — Заключаю с тобой союз дружбы как равная с равным, на благо этого Города, против любой угрозы — внешней и внутренней, в защиту закона и процветания.

— Благодарю тебя, сестра моя, принцесса Фаенна из дома Опала. — Я поклонился ей с улыбкой и повернулся к Хоннору. — А ты, брат мой, принц Берилла — ты с нами, или против нас?

Хоннор заколебался, глядя на Фаенну.

— Поступай, как считаешь правильным, — с непроницаемым видом посоветовал Оливин.

Хоннор, помедлив, изящно поклонился.

— Я с вами, сестра моя и брат.

Оливин скорчил кислую гримасу.

— Да будет это нашим последним словом сегодня, — объявил я негромко.

— Подожди, принц Морион, — так же негромко сказал Хоннор. — Да будет мир в Городе — я с вами, но не с тобою лично.

Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза не мигая. Почти обещание личной мести. Но только почти.

— Мне лично ничего от тебя и не нужно, принц Берилла.

Он кивнул и отвернулся. Итак, мы имели право продолжать и дальше вставлять друг другу палки в колеса, пока это напоказ не касается общей политики. А война сорвалась. Формальная. На время.

2

Опять эти вечные сумерки. Сумерки жизни. Уже и не знаешь, зачем это нужно, а все продолжаешь жить.

Я сам выступил против конфликта. И вновь ничего не происходит. А мир продолжает потихоньку рассыпаться в прах. Сколько еще он будет рассыпаться? Тысячи лет, одну тысячу? Столетие? Часы? Или вечно. А мы все будем ждать, и ждать, и ждать, одни боги знают чего, и стоит ли этого ждать.

Камень сыплется мелкими крошками.

Очень мелкими. Ничтожными. Пока не расколется.

Я испытывал смешанные чувства. Разве должны что-то чувствовать мы, чья кровь холодна, чья плоть не больше чем камень, чья жизнь так же интересна как жизнь марионетки, которой все равно, кто дергает ее за ниточки. В Городе, где давно не бывает ничего нового, и где никто не способен создать это новое. Смерть мало-помалу завладевает не только мертвыми, но и живыми, погружая в апатию, присваивая их себе заживо, хороня в собственных телах, как в каменных гробах.

Почему это злит меня?

Почему мне кажется, что все должно быть иначе?

Почему внутри меня почти всегда кипит ярость, протест против погружения в темный бессрочный сон? Ведь бесполезно говорить Смерти — я не хочу тебя, тебя нет, исчезни! Она просто приходит и объявляет — ошибаешься, дружок, это тебя больше нет!

Нет, дело не в этом. Я не пытаюсь отрицать Смерть. Я знаю, что она всегда рядом, стоит где-то за спиной и… зевает от скуки.

Смерть — это полбеды. А вот то, что жизнь спит глубоким сном — это хуже.

Но я тоже ничего не делаю. Я тоже часть этого Города, чьи границы все сужаются, свет над которым все меркнет. Я праздно размышляю, и только. Я не вижу выхода.

— Приветствую тебя, светлая Фаенна, — сказал я с улыбкой, вставая с кресла и закрывая книгу.

Фаенна тоже улыбалась, открыто, без обычной для нас настороженности или подозрительности. Она знала, что вызывает во мне только добрые чувства, и тоже мне доверяла, даже если нам доводилось встречаться без сопровождающей нас охраны. Вот как сейчас, в моей библиотеке, куда она зашла совершенно запросто, оставив свою свиту где-то снаружи, а может и вовсе от нее отбившись. На боку у нее висел не то легкий меч, не то длинный кинжал — ее собственное привычное оружие, не фамильное. Она была весела и бодра, на груди у нее висел изящный серебряный охотничий рог, и судя по высоким сапогам, рейтузам и короткой, почти совсем мужской тунике, она наверняка и впрямь явилась только что с охоты.

— Доброго утра тебе, Морион. Я зашла сказать тебе спасибо. Вчера ты спас положение. Я неожиданно погорячилась, и если бы ты не вмешался, сегодня была бы опять война между кланами.

Я с шутливым поклоном предложил ей сесть в кресло напротив, отделенное от меня низеньким столиком. Появился слуга, внося кубки и кувшин, вырезанные из цельного хрусталя, с амброзией — особым легким цветочно-медовым вином.

Фаенна присела на самый краешек, кажется, поборов в себе желание лихо усесться на подлокотнике. Вот в ком действительно много жизни.

— С кем бы Хоннор ни начал войну, — усмехнулся я, — с тобой — в последнюю очередь.

— Вот уж не знаю, — чуть нахмурилась Фаенна, теребя цепь с плоскими звеньями, на которой висел рожок. — Мне не нравится Оливин. Скверно, когда Хранитель Башни принимает сторону кого-то одного из нас. Такого не должно происходить, но… У меня зарождаются подозрения.

Я первым поднял кубок с амброзией и пригубил.

— Оливин — старейший из нас, Фаенна, — проговорил я негромко. — Он был свидетелем тому, что наши дома почти пали, были почти уничтожены той ужасной эпидемией. Его самого беда обошла стороной, а мы — слишком молоды для того, чтобы быть настоящими принцами. По крайней мере — так думает он. Если власть наша падет — кто подхватит ее?

— Хранитель Башни.

— Верно. Он почуял запах власти, когда все кругом рушилось. Ему уже трудно отказаться от мыслей, что тогда пришли ему в голову. Мы — дети, которыми нужно управлять, или вовсе пренебречь, ненастоящие принцы — досадная помеха. Война между нами была бы ему только на руку. Пока Хоннор проявил благоразумие и отказался от своих небывалых притязаний, но что будет потом? Его тщеславие будет вновь и вновь растравляться умелыми подталкиваниями.