Герцог грозового мира (СИ)

— Это в тебя сегодня вселилась птица-неудача? — строго спросила Юнари, копируя тон матери, каким та обращалась к детям с поучениями.

Чайка в ответ возмущенно крикнула. Её оскорбила эта клевета.

Позади послышался стук шагов, и Юнари, развернувшись, приветливо помахала высокому человеку в темном плаще и шляпе. Его лицо было наполовину скрыто кожаной маской, как у механика. Он поднял руку, отвечая на приветствие.

***

Целый месяц после победы новый Маршал Грозового Мира провел в госпитале, где работал ранее его мучитель. К счастью, слепым калекой он не стал, однако все эти качели «вред-лечение» серьезно ухудшили здоровье. Две недели Хор лежал с повязкой на глазах, а при выписке получил те же рекомендации, что давал ему когда-то Виррен Аймалдэн, и их требовалось выполнять всегда. Было отчего жаловаться на жизнь. Продолжительное чтение, особенно при слабом свете, исключалось категорически, а темные очки стали одним из необходимых предметов гардероба.

Со спиной дела обстояли тоже не очень весело. Хору пришлось задержаться в госпитале на месяц как раз из-за этого: только спустя четыре недели он смог нормально ходить, не жалуясь на боли. Лечение затянулось, потому что тело имело рамки вмешательства врачебной магии, а после кошмарной ночи, устроенной Кеем, Маршал и его преемник потребовали максимального воздействия, чтобы сразу же поставить Мальса на ноги. Теперь вот — аукнулось. Сроки растянулись раза в два, эффективность лечения понизилась. Однако Хор, что бы ни говорил Виррен, был рад, что тогда согласился на ускоренную выписку, ведь иначе ему не удалось бы спасти Раль.

Виррен предупредил, что с выпиской проблемы не кончатся. Кроме того, что зрение ослабло и могло ухудшаться и дальше, спина в дальнейшем обещала радовать болями при холоде, сквозняках и переменах погоды. Хор чувствовал себя девяностолетним стариком, вынужденным беречься от любого пустяка, чтобы сохранить хоть какое-то здоровье.

А вдобавок ко всему он ощущал острое разочарование от того, что рядом не осталось человека, которому можно было бы по-настоящему довериться. Раль исчезла, перенеслась в прошлое, семья всегда оставалась слишком далекой, Байонис Эссентессер думал о деле, но не о людях, и даже его откровенность о прошлом не давала поводов считать его по-настоящему искренним. Хемена растворилась в серости стен дальних кварталов вместе со своим Толлом. Ну, а Эвальд Мистераль прямо признавался, что носит маску и не собирается её полностью снимать.

Но наиболее близким Мальс мог назвать все же Эвальда. Неугомонный наследник фамилии и названый брат Раль лежал в том же госпитале, а после смерти Кея практически сразу выздоровел. Тем не менее, госпиталь он не покинул, считая своим долгом оставаться рядом с человеком, который уничтожил убийцу его сестры. За весь месяц Хор так и не услышал его смеха, зато последние две недели, получив возможность видеть, постоянно встречался с приветливой улыбкой.

Эвальд счел нужным переполошить половину госпиталя: видимо, иначе он дела и не делал. Сначала с шумом и спорами переселился в палату Мальса на соседнюю кровать, предупредив Виррена, что их выпишут только вдвоем. Затем принялся, как мог, развлекать Хора, который первые дни не мог двинуться с места. Эвальд болтал на все темы подряд, притаскивал книги и читал их вслух, порой даже устраивал концерты, правда, без аккомпанемента фортепиано. Довольно быстро больные, привлеченные этим, начали посещать палату, и там стало ещё оживленнее, так что задачу Эвальд выполнял на ура.

Из-за всего этого Мальс не скучал ни одного дня в госпитале, а шутки и разговоры отвлекали от тягостных мыслей о Раль, о Кее, о всех его жертвах. Побежденный Бьюкенен Аймалдэн не собирался отпускать своего убийцу: сколько уже раз последний со стоном просыпался от кошмаров, в которых его или Раль медленно мучили, прежде чем убить. И потом несколько часов приходил в себя — давала знать обостренная чувствительность к снам. Эвальд болезненно хмурился, выясняя у него детали кошмаров, и постоянно расспрашивал Виррена о том, как бороться с ними. В дело шли разные травяные настойки и даже уколы, от которых Хора начинало мутить. В конце концов Хемена, несколько раз его навестившая, принесла какой-то особый чай из горных цветов, и он смог отогнать почти все дурные сны.

В первые две недели у Хора были моменты, когда он мог просто лежать и думать, впитывая ушами весь окружающий мир, а глазами — лишь боль и темноту плотной повязки. И тогда снова и снова в памяти проносились все недавние события. Уже без ужаса, с отстраненностью пересматривая последний свой разговор с Кеем, Мальс вдруг столкнулся с необычайно странным ощущением, словно бы смотрел в кривое зеркало, которое, искажая детали, верно передавало суть. В замутненных безумием словах Бьюкенена Аймалдэна звучали отголоски позиции самого Хора, его беседы с адмиралом Иушнице незадолго до гибели последнего.

Кей ошибался, плутал в своем сумасшествии отвергнутого человека, непризнанного гения науки, господина чужих судеб, палача, кладущего кровавые жертвы на алтарь будущего счастья. Он — вольно или невольно — лгал, когда уверял Мальса в ночь смерти Виорди, что служил ради людей. Нет, Бьюкенен Аймалдэн старался только ради себя. Лечил — потому что он, талантливый и образованный лекарь, должен был хранить жизнь каждого больного, а вместе с этим — свою репутацию и самолюбие.

Кею нравилось ощущать себя хозяином чужих жизней, и он играл в справедливость, подбирая жертв с пороками, хотя за пороки следовало бы истребить половину человечества, и все же она жила, а кто-то даже поднимался от страстей к высотам духа. Бьюкенен убивал, потому что хотел убивать, мучил, потому что хотел мучить, исцелял, потому что гордился своим призванием, но гордился той гордыней, которая толкала его к пропасти. Не имевший настоящей семьи, отвергнувший даже брата и сестру, выполняющий обязанности словно бы отдельно от всех, кого он мог любить, кроме самого себя?

Но Хора пугала их внезапно обнаружившаяся схожесть. Кей проповедовал то же, что когда-то обсуждали они с Иушнице: достойный человек способен выходить за границы закона и морали, если это несет пользу остальным. Мальс помнил, что говорил он сам на эту тему. «Закон нужен людям, которые не умеют выстраивать себе рамки». «Или выстраивают их неправильно», — добавил тогда адмирал. Фраза показалась лишь выпадом, однако потом Хор увидел Кея. Умного, талантливого человека, который свернул не на тот путь, но до самой смерти не мог и помыслить, что в чем-то ошибался.

Месяц назад Мальс считал, что идет по абсолютно верной дороге, сейчас же проснулись сомнения — буквально во всем. Допустим, достойный человек ради достойных целей может преступить границы, но попробуй ещё ответить: а достойный ли ты человек? И чем станет ответ — превозношением, близостью к правде, подменой действительного желаемым? А цели? Стоят ли они потраченных средств — чьих-то слез, чьей-то бессильной злости? Собственного если не падения, то постепенного движения вниз?

Мальс осознавал, что подобные сомнения с ним надолго. Что ж… пожалуй, это было правильно.

Приходил и Байонис — со строгой периодичностью в два раза за неделю, рассказывал новости, общался с Эвальдом по поводу его обязанностей, которые надлежало выполнять именно сейчас, но натыкался на упрямство и прямой посыл подальше. Весь госпиталь, подкупленный затеями наследника Мистералей, мог подтвердить, что тому необходимо «продолжать лечение». В конце концов Маршал согласился с тем, что дела подождут, а в следующий свой визит принес шахматы.

Эвальд моментально загорелся, а вслед за ним — и половина гостей палаты. Пошли турниры, жаркие баталии и не менее жаркие обсуждения. К тому времени Хор уже снял повязку, поэтому принимал во всем активное участие. Заглядывал на пару партий и Тэйр Аймалдэн, тоже оказавшийся любителем древней игры. Мальс успел познакомиться со многими пациентами, однако близкой дружбы ни с кем не завел. Он оставался верен сдержанности и сейчас, а потому все гости палаты сосредотачивались на Эвальде и друг друге, в то время как Хор слушал. Он знал их — они практически не знали его.