Радуга (Мой далекий берег)

— Почему вы пропустили осмотр у офтальмолога? Вот, у меня записано… — она полезла в сумочку за блокнотом, уронила ее, нагнулась за рассыпанным. Просто скверное кино.

Да еще Вейнхарт топтался рядом, обнюхивал все подряд. Докторша сердито замахнулась.

— Не надо, — Сергей перехватил ее руку. — Цапнет.

— Не бойтесь, — огрызнулась она. — Я стерильная.

Они рассмеялись.

Вместе запихали вещи в сумочку.

Разувшись, вслед за хозяином прошла Таня на кухню.

— Раз уж так получилось, я вас осмотрю?.. А завтра непременно запишетесь на прием. Очки нужно выписать. Потом может наступить улучшение.

— Вы всегда навещаете бывших пациентов?

— А что? — Татьяна немедленно выпустила колючки. — Я делаю свое дело. Если и не хорошо, то старательно. Почему меня не должен заботить результат? А вот вы… хоть бы попробовали… Где у вас можно помыть руки?!

В ванной она долго, остервенело терла руки намыленной губкой, держала под жесткой струей и терла снова, стараясь успокоиться. Вернулась в кухню.

— Повернитесь к свету. Нет, сядьте, а то мне не видно. Ой…

Докторша поймала себя на желании протереть глаза. Но тогда руки придется мыть снова. Губы у нее дрогнули.

— Не может быть…

Глаза у Сергея были совершенно ясные, чистые, без намека на красноту. И это через неполных две недели после операции!

— Хотите чаю?

— Нет. То есть, да.

Таня сидела, упершись локтями в столешницу, подпирая щеки руками. Совершенно бессмысленно пялилась в окно и постукивала ступней в пол. За стеклом, насыщая воздух мутью, плыли клочковатые облака; деревья и крыши домов мокро блестели. Но вот предзакатное солнце прорвало тучи, лимонным светом облизало чубчики кленов и резко высветлило верхние этажи. А на полнеба двойной дугой повисла яркая семицветная радуга!

С дребезгом раскололась чашка. Басовито залаял пес.

Таня, в чем была, выскочила вслед за Сергеем на балкон, на сырой промозглый ветер. Почти под вознесшиеся над городом радужные ворота. Он был прекрасен — этот свет, преломившийся в водяных каплях. Хотелось смотреть не дыша. И лишь когда дождевая муть снова застила солнце, и радуги погасли, Таня почувствовала, насколько замерзла.

— С-сергей В-владим-мирович… Пойдем-мте…

Он словно просыпался от глубокого сна и несколько секунд не шевелился. Затем пропустил Таню в комнату и защелкнул на балконной двери шпингалет. Оскорбленный Вейнхарт делал вид, что спит в кресле, и даже не повернул головы.

Лишь после двух чашек обжигающего чая доктор смогла согреться. И все равно больше волновалась за Сергея: чтобы он снова не угодил к ней в больницу, на этот раз с двусторонней пневмонией.

— Радуга в октябре. Невероятно, правда?

Он молча сгребал на совок осколки нарядной красной в горохи чайной чашки. Татьяна Арсеньевна обиделась. Но напомнила себе, что, прежде всего, она врач.

— Я ухожу. А вы выпейте аспирин и ложитесь в постель. И завтра непременно зайдите в поликлинику.

— У меня нет аспирина.

— Сейчас, — она принялась рыться в сумочке, досадуя на хаос в ней. Потом просто высыпала содержимое на стол. Вывернула внутренние кармашки.

Вместе с упаковкой аспирина выпала пачка презервативов. Их Тане подарил, гадко улыбаясь, родственник какого-то пациента. Она затолкала подарок в сумочку и выбросила из головы. Теперь она краснела, а Сергей рассматривал голую девицу на глянцевой обложке:

— Не самая красивая женщина.

— А я? Я, по-вашему, красивая?

Презерватив пах, как воздушный шарик.

На улице стемнело. Под редкими фонарями янтарно светились вплавленные в асфальтовое зеркало кленовые и каштановые листья. Тучи по краям неба отсвечивали розовым. Вейнхарт дергал поводок, Таня с Сергеем оскальзывались и смеялись.

Женщине было легко и хорошо. Как в пятнадцать лет, когда, кажется, вполне умеешь летать.

Яркие витрины магазинчика с непонятным названием «Символ» обещали "выставку-продажу кондитерских изделий хлебозавода N1". Таня вспомнила, что дома шаром покати, и смущенно повернулась к бывшему пациенту:

— Мне сюда. До свидания, спасибо. Да, завтра обязательно в поликлинику. Вы обещали.

— Когда? — удивился он.

Она не стала спорить. Гордо прошла в раскрытую дверь. Взяла рыбные консервы и десяток круглых булочек. И только возле кассы обнаружила, что забыла дома у Сергея кошелек.

— Ну, вы платить будете?

— Будем.

На плечо Тани ободряюще легла мужская рука. И лицо кассирши, только что скомканное досадой и вечерней усталостью, вдруг стало прекрасным.

— Можете завтра отдать. Я вас знаю. Пирожных заварных возьмите, очень вкусные.

Докторша обернулась к Сергею: мужчина как мужчина. Что особого углядела в нем вредная тетка? Тут же сердце трепыхнулось, и подогнулись колени. Пришлось опереться на прилавок переждать. Снизу сочувственно поглядел Вейнхарт. Собак в магазин водить запрещено, а вот же, никто и слова не сказал.

— Ну, что? Возвращаемся за кошельком? — бодро спросил Сергей.

— Нет! — язык сработал быстрее разума. Если этот фейерверк еще раз повторится, сердце не выдержит.

Или сломаться, обабиться? Стирать мужу трусы, ходить нечесаной… унимать орущих сопливых детей… И прощай, хирургия! Aut caesar, aut nihil, иначе она не умеет. А может, у Сергея уже есть жена?!

— Гав! — возмущенно выразился Вейнхарт.

— Простите… я вспомнила… у меня… я должна…

Сергей коснулся пальцами Таниной щеки:

— Ты врать сначала научись.

В окна колотили дожди. Гремели жестью балконов и крыш, переговаривались с ветром, делали мутным желтый фонарный свет.

На кухне сипел светло-зеленый с желтыми розами на боку чайник, кипятя несчетное количество воды. Батареи до сих пор не включили, и это был один из способов согреться: горящий газ снаружи и кипяток с заваркой изнутри. А потом еще один способ, который нравился Тане гораздо больше. И неспешные разговоры обо всем. Но они начинали все больше и больше пугать. Сергей слишком часто вспоминал придуманную страну Берег, а его праздничные акварели (как весну — годовщина Чернобыля) рассекала пронзительно синяя Черта.

— В нее можно уходить по-разному. Можно с проводником — как по обычной дороге. Под ладонью Берегини. А можно — будто в омут, с головой. Или в огонь. Мы там находили иногда обгорелые скелеты… Ведьмы, почти никто, не ушел вместе с нами. Им это грозило навечно потерей дара. А это даже хуже, чем руку себе отрубить. Волк, бывает, перегрызает лапу, чтобы выбраться из капкана. Они не смогли. А на Берегу начались гонения. Так вот, мне рассказывали. Нескольким ведьмам предложили отречься. Всего-то не заниматься ведовством… Зато сохранить жизнь. Но они предпочли уйти в Черту. Без проводника. Они уходили с песней Берегине на губах, пока не скрылись совсем. Они были настоящие ведьмы…

— Звучит, как страшна сказка.

— Это и есть страшная сказка. Спи.

Он ушел на кухню и долго пил отдающую хлоркой воду, а потом так же долго сидел, разглядывая в темном стекле свое двоящееся отражение. Насмешлива Пряха. Каждое утро просыпаться рядом с чужой женщиной и видеть ее глаза — бледно-серые, а не любимые: лиловые, а порой цвета корицы или янтаря. Благодаря ей — и видеть.

21.

Дыхание спящего мужчины было ровным и мерным. Татьяна осторожно села, нашарила под кроватью тапочки. Крадучись, мышкою зашаркала на кухню, прихватив по дороге телефон. Кафель в кухне был голубоватым от заглядывающей в окно луны. Татьяна заползла на табурет между шкафом и столом, рядом с холодным подоконником. Накрутила диск. В темноте аппаратик казался голубовато-серым, но женщина прекрасно знала, что он ярко-алый — уступка рвущейся на волю из плена рациональности и педантизма душе. В одежде, больше всего на свете любя алое и малиновое, Таня все же выбирала нейтральные тона. А с телефоном уступила. Тем более что очень редко принимала дома гостей.