Кукушка

Он пару раз ударил в барабан, затем снял шляпу и раскланялся, едва не сверзившись при этим со своего постамента. Бочонок заскрипел, но устоял, а кукольник продолжил:

— Честь имею, друзья, Карл-баас — это я, а в сундуке — моя семья: куклы разные, прекрасные и безобразные, толстые и тонкие, носатые и пузатые, проездом из Италии во Фландрию и так далее! Поэтому смотрите да денежки несите! А если понравится, Карл-Борода ещё постарается! Начинаем!

Он соскочил с бочонка, выпутался из трубы. Метнулся за кулисы, выхватил из сундука Пьеро и Арлекина, сунул одного под мышку, а второго сразу выпустил на сцену, предварительно взобравшись на подножку. Фриц бочком придвинулся к стене, чтоб одновременно видеть и сцену, и кукловода, а заодно перекрыть проход для любопытных за кулисы.

Народ загомонил и стал протискиваться ближе.

Пьеро на сцене поднял руки.

— Добрый день, почтеннейшая публика! — печальным тоном и писклявым голосом заговорил за куклу бородач. — Меня зовут Пьеро.. Сейчас вы увидите замечательную комедию…

Это было так неожиданно, что Фриц вздрогнул, а Октавия ойкнула и затрясла чепчиком. Пьеро на сцене вновь трагически взмахнул белыми рукавами и продолжил свой монолог:

— Ах, сердце моё разбито! Навсегда, на долгие года! Где, где мне обрести покой, когда мою невесту заберёт другой?

Над ширмой защёлкала вторая крестовина, кверху потянулись новые нитки, а на сцену вывалился Арлекин.

— Ха-ха-ха!!! — лишь только появившись, рассмеялся он. Фриц опять вздрогнул — так резко кукольник менял голоса, и так они были не похожи друг на друга. — Посмотрите на этого дурака! Ты чего плачешь?

— Я плачу потому, что я хочу жениться, — грустным голосом сказал Пьеро.

В толпе послышались смешки. Кто-то запустил на сцену огрызком яблока.

— Вот дуралей! — тем временем затрясся от хохота Арлекин. — Чего ж тут плакать? Это же потеха, когда женятся!

— Дело в том, — ответствовал Пьеро, — что я хочу жениться, но моя невеста ещё этого не знает.

— Ну и что?

Дальше действие развивалось в том же духе. Раскрашенные деревянные человечки обсуждали свои беды, один потешался над другим, потом на сцене появилась Коломбина — девочка в цветастой юбке с ромбами, она и была той, на ком хотел жениться Пьеро, но у неё, оказывается, уже был жених старый богатый дурак Панталоне. Но Арлекин подговорил двоих друзей не унывать и обещал устроить дело к лучшему. Сперва всё и вправду шло неплохо. Куклы где-то с полчаса то объяснялись в любви, то лупили друг друга палками, Пьеро плакался, Коломбина страдала, Панталоне считал деньги, а Арлекин метал подлянки тем и этим. Но постепенно Фриц, который одним глазом смотрел на сцену, а другим — косил на публику, начал замечать неладное. Карл-баас показывал чудеса ловкости, пищал, скрипел и крякал на разные голоса, одновременно управляясь с двумя и тремя куклами, а пару раз и вовсе вывел на сцену всех четверых сразу. Но, несмотря на это, публика вскоре начала скучать, смешки стали раздаваться всё реже, а взрывы хохота прекратились совсем. Фриц не мог взять в толк, что происходит. Ему спектакль нравился, да и Октавия смотрела, разинув рот, но оба видели представление впервые, а пьеса, судя по всему, была весьма заезжена. Постепенно народ начал расходиться, и вскоре возле балагана остались только стайка ребятишек да пара семей, выбравшихся на базар погулять. И когда бородатый итальянец закончил представление, только жидкие хлопки были ему наградой, а в шляпе, с которой Октавия обошла по кругу зрителей, оказались несколько монет на самом донышке, из которых ни одна не была крупней патара.

— AI dispetto di Dio, potta si Dio [46]! — выругался бородач, пересчитав монетки. — Этак у нас дело не пойдёт— Не иначе, кукольные представления здесь перестали быть диковиной. Что поделать! Всё меняется, и не всегда в лучшую сторону. Н-да…  Однако так мы ничего не заработаем, и через три дня нас вышвырнут на улицу… Что это там за шум?

Со стороны канальной набережной и впрямь донёсся барабанный бой, какие-то выкрики, и народ постепенно начал двигаться в ту сторону. Карл Барба торопливо побросал своих кукол обратно в сундук, подкатил бочонок ближе к балагану и взобрался на него.

На них текла толпа. Впереди палач с помощниками тащил на верёвке какую-то растрёпанную женщину. Вокруг толпилось множество других тёток, осыпавших её грязными ругательствами.

— Рогса Madonna! — воскликнул кукольник. — Фриц! Прикрой глаза малышке! А лучше — уши.

— Но господин Карабас, — пискнула Октавия, которой тоже хотелось посмотреть, и она тянула шею и подпрыгивала от любопытства.

— Прикрой, я сказал! А лучше отверни её лицом к стене — маленьким девочкам нельзя смотреть на этакое непотребство.

Платье женщины было увешано красными лоскутьями, а на её шее, на цепях, висел тяжёлый «камень правосудия» — это означало, что она была уличена в торговле собственными дочерьми. В толпе говорили, что её зовут Барбарой, что она замужем за Язоном Дарю и что должна переходить в этом одеянии с площади на площадь, пока вновь не вернётся на Большой рынок, где взойдёт на эшафот, уже воздвигнутый для неё. Едва процессия вступила на рынок и толпа образовала коридор, стал виден эшафот. Женщину привязали к столбу, и палач насыпал перед ней кучу земли и пучок травы, что должно было обозначать могилу. Прикрывать глаза девчушке всё время было нелепо, и свою долю зрелища Октавия всё равно успела углядеть. Примерно с час женщина стояла там, а толпа осыпала её насмешками, плевками и огрызками. Половина публики втихомолку поругивала губернатора за жестокость, а вторая — сожалела, что несчастная — не ведьма, а то была б потеха и костёр. Потом палач отвязал женщину и вновь увёл. Кто-то сказал, что ее уже бичевали и тюрьме.

Толпа помаленьку принялась расходиться.

— Они не любят испанцев… — заметил как бы между прочим Карл Барба. — Этим надо воспользоваться, пока они не разошлись. Фриц! — окликнул он.

— А?

— Хватай барабан и лупи что есть мочи.

— Да я не умею!

— Что тут уметь! Просто стучи, чтоб на тебя обратили внимание. А я сейчас…

И он нырнул в сундук.

Фриц пожал плечами, но спорить не стал, вместо этого послушно утвердил высокий барабан на бочке к принялся размеренно стучать, пока собравшаяся публика вновь не обратила взоры на кукольный балаган.

На сцену упала борода, а следом сверху показалась выпученная рожа господина Барбы. В одной руке он держал нечто длинное, мохнатое, из другой торчали руки-ноги каких-то кукол.

— Почтеннейшая публика! — провозгласил он, обнажив в улыбке широкий ряд зубов, словно у него была четверть луны в голове. — Не спешите убегать, спешите видеть! Я вам расскажу историю, которая всем понравится, а если и кого обидит — дураку не привыкать, а умный сам с обидой справится!

Народ стал стягиваться к ларьку, Барба откашлялся и продолжил:

— Сие сказание моё гишпанское, игристое, как шампанское, не сиротское и не панское, а донкихотское и санчо-панское. Вот на почин и есть зачин и для женщин и для мужчин, и все чин чином, а теперь за зачином начинаю свой сказ грешный аз!

На сцене показались чуть ли не сразу все куклы, что были в сундуке, — Фриц сбоку видел, что хозяин подвязал их к одной доске и теперь просто водил доской туда-сюда.

— Во граде Мадриде груда народу всякого роду, всякой твари по паре, разные люди и в разном ладе, вредные дяди и бледные леди.

Карл-баас, не иначе, был волшебник; куклы двигались, встречались и раскланивались, и в самом деле напоминая внешностью надутых господ испанцев, так кичащихся своею кровью, родословной и военными заслугами. Ни одна не стояла на месте. Борода служила частью декораций. В толпе захихикали.