Кукушка

— Пошли вы все… — вдруг вырвалось у него. Приятели переглянулись.

— Да брось ты, Шнырь! Отважно вышло…

— Я говорю: подите к чёрту! — взорвался он. — Приятели… Дерьмо свинячье! Я на вас надеялся, а вы… Трепаться только мастера, на вассере стоять да ширмы чистить.

— Всё! Один я с этих пор. Валите к дьяволу, на все четыре стороны.

— Иоахим, ну чего ты?.. — Первый примирительно тронул его за плечо. — Ну куда ты один? Нам теперь, наоборот, гуртом держаться надо, где-то бабки доставать. Ведь ежели поймают, Цапель с тебя шкуру спустит, а так, всех вместе, может быть, ещё послушает.

— А мне чихать. Спустит так спустит. — Шнырь стряхнул его руку с плеча, тронул кровь под носом и под ухом, посмотрел на ладонь и вытер её о штаны. — На кой мне такие подельники, которые чуть что — сразу в кусты? Я вам больше не товарищ. Пояли?

— Куда ты?

Всё равно куда. Лишь бы отсюдова подальше.

— А… нам куда тогда?

— Да хоть в воду!

Он махнул рукой и, не оглядываясь, двинулся по набережной Блошиной Канавы. Вскоре он скрылся за углом.

— Чего это с ним? — с недоумением и даже опаской спросил один из троицы, глядя ему вслед. — На себя стал не похож. Ровно бес какой в него вселился…

— И то, — кивнул второй, — на самом деле диковато. Я Иоахима шесть лет знаю, а такого не было. Где он так наловчился? Одним махом четверых!

— Да ещё каких четверых…

— Что верно, то верно: у Цапеля в охранниках кто попало не ходит.

— В жизни такого не видел.

— А я видел, — мрачно сказал молчавший доселе третий и плюнул.

— Когда? — обернулся первый.

— Так… было дело, — уклончиво ответил третий.

— И чего?

— А ничего. Пущай идёт. Он конченый теперь.

Приятели замялись. Переглянулись.

— Да ну, чего ты… Может, ещё отвертится.

— Не отвертится. Тут без колдовства не обошлось. Падла буду — конченый он. Конченый.

Повисла тишина. Сразу стало как-то холодней. Первый на всякий случай осенил себя крестом, остальные двое поспешили последовать его примеру.

— Брешешь, Штихель, — неуверенно сказал парень с синяком, нелепо двигая шеей в тесном вороте, будто ему стало трудно дышать. — Откудова тебе знать?

Поименованный Штихель помедлил, потом отвернулся.

— Оттудова.

— Как замечательно! — Октавия засмеялась и захлопала в ладоши. — Ещё! Еще! Почитай ещё! Ты знаешь ещё что-нибудь?

Фриц замялся.

— Я так, сразу, и не вспомню, — признался он. Ну пожалуйста, ну Фридрих, ну ещё что-нибудь такое, про мышек!

— Да не помню я… А тебе что, мышки разве нравятся?

— Ага! То есть нет — я их боюсь, но в песенках они такие смешные! Расскажи что-нибудь ещё.

— Ну ладно, — согласился Фриц, тем более что как раз сейчас ему припомнилась ещё одна считалка. — Ладно.

— Ой, здорово, здорово! Спасибо! — Девчонка подскочила к Фрицу, обняла его за шею и по-детски клюнула губами в щёку.

— Ты просто настоящий поэт.

Мальчишка покраснел и стал высвобождаться из объятий.

— Да ну, чего ты… пусти…

— Забавные стишки. — Карл Барба поправил на носу очки и посмотрел на башенные часы, большая стрелка на которых подползала к девяти. — Откуда ты их знаешь?

— А, это так… считалки. Я их сестрёнке рассказывал. Она тоже мышей боялась, а мне не нравилось, когда она все время визжала. Я хотел, чтоб она перестала их бояться.

— И она перестала?

— Наверное, да…

— А где сейчас твоя сестра?

Фриц совсем погрустнел.

— Я… я не знаю, Карл-баас. Они… их… Я давно ушёл из дому.

— Ну что за помощники мне попадаются! — с чувством сказал бородач. — Одни сплошные беглецы. То Карло, то Алексей, теперь вот вы… Однако что это мы так долго причаливаем?

А причаливали и самом деле долго. Большинство пристаней в пригороде было занято, а хозяева двух-трёх пустых ожидали в ближайшее часы какие-то баржи. Шкипер «Жанетты» спорил до хрипоты, дымил трубкой, тряс колпаком, потел и ругался. Скорее всего он был прав: никаких барж не предвиделось, просто арендаторы стремились набить цену за швартовку, а переплачивать ему не хотелось. Три с половиной часа баржа стояла на фарватере, мешая судоходству, пока терпение шкипера не лопнуло и он не приказал сниматься с якоря и продвигаться в город по каналам. Из-за завышенной цены въездная пошлина на шлюзе съела столько же, но и разгружать теперь получалось ближе. Очень скоро плоская равнина кончилась, и Брюгге выплыл им навстречу выщербленными стенами своих окраин, которые, впрочем, вскоре сменили дома старой застройки, жилые и многоэтажные, закрывавшие обзор. Запахло морем.

Дома большей частью были шириной в одну комнату, черепичный скат одного упирался в скат соседнего, и островерхие крыши сливались на фоне утреннего неба в пильчатый драконий гребень. Над ними, видимая издалека, возвышалась белая громада башни Белфри — гордости суконных рядов. Не было двух одинаковых фасадов, что по форме, что по цвету, многие дома опутывал плющ, а окна часто выходили прямо на канал, без всякой набережной или тротуара. Нигде не было занавесок — это действовал gezelling — герцог Альба среди прочих приказов запретил фламандцам занавешивать окна, дабы шторы не скрывали от испанских солдат намерений хозяев. Всё чаще стали попадаться на глаза voonboten — заброшенные баржи, ошвартованные возле набережных и переделанные под жильё. То и дело на пути возникали мосты, что, право, не было чем-то удивительным для города с таким названием, ведь «брюг» по-фламандски и означает «мост». Фриц всякий раз невольно сжимался и втягивал голову в плечи, когда баржа проплывала под их замшелыми сводами. Октавия же, наоборот, нисколько не пугалась и с любопытством вертела рыжей головкой. Каналы были узкие, кривые, пробираться по ним оказалось сущим мучением, Ян и Юстас изругались до хрипоты и намахались шестами до седьмого пота, Фриц даже несколько пересмотрел свои взгляды на профессию канальщика, но тут «Жанетта» наконец пробралась в Звинн, и Фриц позабыл обо всём.

Здесь было множество причалов, барж, пакгаузов, морских торговых кораблей. Звинн был большой морской рукав, образовавшийся когда-то давно после страшного наводнения, затопившего целую провинцию. Но нет худа без добра: тогда фламандцы получили в своё распоряжение великолепный порт, дарованный самой природой; именно благодаря ему Брюгге стал полноправным соперником Лондона и Ганзы и главным складом двадцати двух торговых городов. Его вывоз простирался далеко, захватывая все европейские порты. Двадцать консулов заседали в его городском совете, пятьдесят две гильдии, каждая со своим гербом, объединили сто пятьдесят тысяч ремесленников и мастеровых. Здесь жили кузнецы, ткачи и ювелиры, а узоры брюгских кружевниц служили эталоном для всех прочих мастеров, включая Оверн и Брабант. Здесь впервые, в доме ван дер Бурзе, был основан специальный зал торговых сделок — биржа, как его именовали иностранцы. Этот смелый город никого не боялся, здесь даже чеканили свою монету. А когда король Франции отправил своих рыцарей наказать его за строптивость и независимость, горожане взялись за дубины, и четыре тысячи золотых рыцарских шпор украсили стены городского собора. Брабантскому Антверпену было далеко до Гента. Да что говорить, когда из трёх больших флотов, ежегодно отправлявшихся Венецианской республикой, один плыл прямо в Слейс! Фландрским купцам оставалось только сидеть и ожидать чужестранцев. Фриц слышал много рассказов об этом городе, но даже подумать не мог, что когда-нибудь сам ступит на его мостовые.