Дороги богов

До родных ладожских причалов оставалось всего десять верст. Сбившаяся колено к колену дружина — в десятках боев проверенные воины и ближние бояре — шла ходко и молчаливо. Шли на последний бой, умирать за князя и свои семьи. Все слова уже были сказаны, и последнее молчание плотно сжимало губы. Они отверзнутся только один раз — для боевого клича, но никак не для просьбы о пощаде.

Последние версты пролегали густым бором. Исполины дубы, клены и липы стояли плотно, точно витязи в строю. Полумрак царил в чаще, и из его глубины пристально и сурово смотрели на людей нездешние, нечеловеческие глаза.

Шли ходко, глядя вдаль, а потому, когда на изгибе лесной тропы внезапно из-за дерева навстречу шагнул высокий старик, Будимир не успел осадить коня и чуть не налетел на прохожего. Испуганно всхрапнув, жеребец взвился на дыбы, едва не скинув всадника.

Князь протянул было руку к меченосцу Мирославу за оружием, но старик не двигался с места. Опираясь на суковатый посох, он из-под нависающих на глаза седых спутанных волос смотрел в лицо ладожанину. Под их строгим светлым взором Будимир невольно остановился и окинул старика взглядом. Длинная холщовая рубаха с узором по подолу, широкий пояс, с которого свешиваются обереги, босые сильные ноги, литая гривна — и меньшего было достаточно, чтобы признать волхва.

— Прости, старче, — Будимир поклонился в седле, прикладывая руку к сердцу, — не приметил… Спешу я…

— Знаю. — Старик кивнул. — Ждал тебя.

— Почто?

— Слово есть. — Волхв прищурил светлые глаза. — За мной ступай!..

Не прибавив более ни слова, он повернулся и направился в чащу.

Будимир оглянулся на своих спутников. Ближние бояре и воевода тянули шеи, разглядывая старца. Прочие дружинники молча ждали. Почти половина из них поседела в боях, остальные были ровесниками князя, еще не достигшего тридцатилетия. Тихий ропот в их рядах был подобен шороху листвы над головой — люди верили своему князю и считали, что всякое его деяние оправданно. Но сейчас они спешили на бой…

Без слов, прежде чем князь открыл рот, ему по-отечески кивнул ближний боярин Твердята Немирич, служивший еще отцу Будимира. Он и двое его взрослых сыновей держались ближе всех.

— Слово ведуна уважить надобно, — кивнул старый боярин. — Ступай, князь!

— Но как же Ладога? — вырвалось у Будимира. Ножом по сердцу полоснула мысль — жена Златомира, дети…

— Все по велению божьему свершается, — вздохнул Твердята. — Ступай. Мы тут пождем.

— Перед боем не следует богов гневить, — вставил слово и воевода Войгнев.

Будимир по очереди обвел взглядом ближних дружинников, всюду встречая ту же уверенность в праве волхва. Потом вздохнул, спешился, бросил повод коня меченосцу Мирославу и, одернув плащ-мятель, шагнул с тропы в заросли буйно разросшегося подроста.

Старый волхв ждал его за ближними стволами. Он одобрительно окинул взором ладную фигуру князя.

— Идешь? — с легкой усмешкой вопросил он и тотчас, не требуя ответа, добавил: — Не страшись.

— Старче, там, в Ладоге, урманы! — вырвалось у Будимира. — Вина на мне — ушел, град без защиты оставил!..

Волхв покачал седой головой. Длинные волосы его заколыхались на спине.

— Не вини себя прежде времени, — изрек он. — Осудить лишь боги вправе — труса иль предателя… Ступай следом!

Опираясь на суковатый посох, он пошел в чащу. Бросив последний взгляд на видневшуюся позади прогалину с дорогой, Будимир последовал за ним.

Волхв пробирался по чаще без тропы, ловко огибая кусты и перешагивая через скрытые под мхом и травой поваленные деревья. Чаща здесь была на удивление нехоженая, словно богатая и обильная Ладога стояла не в десятке верст, а в сотне и даже тысяче, и тут никогда не ступала нога бортника или охотника. Непуганые белки-векши, птицы и куницы-харзы мелькали на ветвях. Однажды из зарослей сильным красивым движением выдвинулся кабан-одинец, сверкнул на князя маленькими глазками, хоркнул басом и не спеша ушел в чащу. Другой раз так же спокойно дорогу уступил старый лось с развесистыми рогами. Звери и птицы не обращали на волхва внимания и озирались только на его спутника. Впрочем, самому князю было не до любопытства — он более всего следил как бы не споткнуться, — чаща была столь густой, трава и подрост поднимались до груди, а сверху свет заслоняли ветви вековых деревьев. В таких лесах лешие бродят и среди бела дня.

Он не заметил, как начался подъем, и опомнился, лишь когда деревья впереди развиднелись и под ноги откуда-то вынырнула тропа. Петляя, как напуганный заяц, она повела волхва и князя по каменистому склону невесть откуда взявшейся покрытой лесом горы.

— Где мы, старче? — воскликнул Будимир, когда стена леса расступилась перед ним, открыв почти лишенную растительности макушку горы. Только несколько кустов торчало среди валунов.

Волхв бросил быстрый взгляд через плечо.

— Иди не оглядывайся, — проворчал он.

Тропа уверенно взбиралась вверх, и Будимиру ничего не осталось, как последовать за проводником. Поднявшись на гору, он огляделся — и ахнул.

Если он не ошибался, слева должен был виден берег Нево-озера, на котором стоял его стольный град, а чуть позади леса и вовсе расступались, открывая покосы и пашни вдоль реки Мутной. Но сейчас, сколько хватало глаз, вокруг расстилалась только чаща. Казалось, дремучий бор захватил весь мир.

Изменилось и небо — темные облака покрыли его от края до края, и какая-то серая дымка, словно осенний мелкий дождь-сеянец, висела в воздухе: туман или вечерний сумрак?

— Чего встал? — послышался оклик волхва. Старец стоял меж двух гладкобоких валунов, за его спиной открывался черный провал пещеры. — Ступай следом!

Идти назад смысла не было — какое-то тайное чувство говорило ему, что к дружине он без помощи волхва не выберется. Вздохнув, Будимир шагнул в пещеру.

Узкий и такой низкий, что приходилось сгибаться вдвое, ход повел круто вниз. Держась руками за стены, Будимир спускался наугад, только догадываясь, что впереди идет старый волхв.

Неожиданно старик отступил назад, и князь оказался на пороге небольшой округлой норы-пещеры.

Все было заполнено едким, удушливым дымом, от которого он сразу закашлялся. Прямо на полу, в углублении, горел костер, над которым висел небольшой котел с кипящей водой. От нее исходил пряный, дурманящий аромат. Вздохнув пару раз, Будимир почувствовал головокружение.

Его толкнули в спину — старый волхв удивительным образом оказался сзади. Ноги сами поднесли тело к огню. От едкого дыма из глаз хлынули слезы.

— Зри! — послышался строгий приказ. — Ныне провидишь!..

Отерев обильно струящиеся из глаз слезы, Будимир послушно взглянул.

Вода в котле бурлила, струйки пара поднимались с поверхности, застилая взор. Но вот словно невидимая рука отвела их прочь — и на князя глянул глубокий беспросветный мрак. Не сразу в глубине развиднелось и проступили до боли знакомые черты…

Стены Ладоги, местами порушенные, стояли на своем месте. Город жил как почетный пленник, которого за доблесть жаль убить, но и миловать нельзя. Казалось, даже издалека до дружины доносился плач жен и детей.

Качнулся, поднимаясь, стяг с родовым знаком Будимира — поющим зорю петухом, — и дружина, плотнее смыкая ряды, устремилась к распахнутым воротам.

Викинги, еще занятые грабежом Ладоги, заметили конных вовремя, но слишком поздно, чтобы помешать им прорваться к мосту. Те, кто возился на сидящих на мели драккарах, побросали вещи, похватали оружие и устремились было наперерез, но дружина ударила по ним сбоку. Передние ряды, сбитые с ног, застопорили движение задних, и этой заминки Будимиру и его людям хватило, чтобы ступить на мост.

Упоение боем, ярость и боль за семью, много дней точившая изнутри душу, замутили разум Будимира. Он ринулся в бой не раздумывая, желая только мести и гибели, и увлек за собой дружину, которая пошла за князем на смерть. Окунувшись в битву, князь перестал думать и чувствовать. Он весь был разящий меч и знал только, что за его спиной — люди, которые пойдут за ним до конца.