Сборник "Чистая фэнтези"

норовя влезть свиным рылом в калашный ряд баллады. Тюха рад был бы вырвать себе ноги, когда те под гнусный припев сами сбивались на плясовую. Но сдерживался. Мужчина он, в конце концов, или нет?! За этими бесплодными терзаниями пажа и застала смазливая чернавка Брюнгильда, для друзей – Брюшка. Она как раз несла поднос с молоком и гренками в покои Марии-Анны.

– Ты у нее была? Как она?!

Поработать языком Брюшка умела и любила. Особенно если нашелся благодарный слушатель.

– Ой, беда! Ой, горечко! Худо бедняжке, не ест и не пьет! – Влажные, коровьи глаза чернавки набухли обильной слезой. – Святым духом сыта! Шутка ли сказать: дракон! Большой, с хвостом….

На краткий миг взор Брюшки отразил легкую мечтательность с оттенком искреннего сожаления. Надо было самой отправляться спасать королевство! Прозевала, дурища?! Но кто ж мог знать…

– А она… ее высочество что-нибудь рассказывала?

– Ясное дело, рассказывала! Ихним величествам, по-родственному. А я случайно за портьеркой чулки штопала, ну и, значит…

– Ну?!

– Очаровала она, солнышко наше, змия зеленого. Влюбился он в нее по уши. Проворковали они, голубки, двое суток. А там он раскаялся и улетел. А ей колечко на память подарил. Колечко златое: чудо-юдо себя за хвост лобызает. Глазки томные, из рубинчиков. Я сама кольцо видала! На пальце у ласточки нашей. Вроде как обручальный подарок.

– Обручальный?! Так он же улетел!

– Улетел, но обещал вернуться! Понятное дело… Утомил он, злыдень, нашу деточку! Кровь-то голубая, кость сахарная, не наша сестра-чернавка! Мне вот, скажу честно, хоть полк солдат на постой ставь…

Возмущенный Тюха уже набрал в грудь воздуха, чтобы громогласно осудить сей вздор, но тут на сцене объявилось новое действующее лицо. Прыщавое, значит, лицо. И наглое. Принадлежало оно Санчо Подриде, оруженосцу доблестного сэра Мельхиора, и был Санчо лишь чуть-чуть старше Тюхи, засидевшегося в пажах лишних два года. Однако ввиду своего более высокого статуса нос задирал до небес. А Тюха сгорал от зависти. Посудите сами: станешь тут рыцарем, если на пажах экономить!

– Привет, Брю! – развязно бросил Санчо, ущипнув чернавку за окорок. В другой руке оруженосец тащил настоящий окорок, копченый и свиной. Ибо сэру Мельхиору, пострадавшему в битве с драконом, высочайшим указом выделили посильное вспомоществование от казны. – Здорово, Тюха! О чем шепчетесь? Эх, зря мой господин сам на дракулу поехал! Вдвоем бы мы гада не в колечко – в узел завязали! А так ходить нашей инфанточке до старости в девках, – парень хохотнул ломающимся баском. – Кто ее из-под дракулы возьмет?!

Тюха рванулся вперед:

– Подлец! Я вызываю тебя!

В ответ на пощечину Санчо взмахнул тяжеленным окороком.

Сидя на полу, Тюха нашарил рукоять своей пажеской шпажки. И быть бы кровопролитию, не начни Брюшка визжать. Прибежал Гервасий с Муми Троллем, и «дуэлянтов» растащили. Мрачно пообещав надрать сопляку уши, Санчо утопал прочь, а Тюха ушел предаваться вселенской скорби, сокрушаться о порушенной справедливости, лелеять несбыточные планы ее восстановления и сладко вздыхать по обожаемой Марии-Анне, заодно пытаясь закончить балладу.

Ворота замка вымазали дегтем. Наверное, случайно. Вчера благодарные вражинцы доставляли оброк, кто-то качнул бочку, хлынуло через край… Нет. Тюха не верил в случайности. Задыхаясь от слез, он скреб опозоренные ворота стамеской, и ему казалось: весь мир хохочет над глупым пажом.

Потом Гервасий принес рубанок.

К обеду прискакал гонец. Хорошо одетый северянин, по виду – скорее студент университета, чем солдат. Очень похожий на свою лошадь. Отдал королю письмо, запечатанное красным сургучом, и откланялся. Вскоре весь замок судачил, что принц Датский, с кем Мария-Анна была считай что помолвлена от рождения, расторг помолвку. По причине форс-мажора, в одностороннем порядке.

Служанки шушукались:

– Ступай, мол, в монастырь! Так прямо и написал, изменщик!

– Вот-вот! Есть, пишет, многое на небе и на башнях, чего нам и даром не надо!

– Пузырем земли дразнился!

– А дальше?

– А дальше – тишина!

Тюха ожидал, что король объявит войну негодяю, но не дождался.

Петух возле погреба топтал молоденькую курочку. Прачка Дульсинея вслух окрестила петуха Драконом, подмигнула служанкам, и девки принялись хохотать. Очень хотелось поднять руку на женщин, хотя это и не по-рыцарски. А на петуха – так и вовсе мальчишество.

К вечеру во дворе собралось много посторонних. Якобы по приказу ее величества, королевы-матери Терезы. Две повивальные бабки из Малой Катахрезы, повитуха из Вражин, знающая ведьма-порченница Меланфия, проезжий лекарь с патентом от самого Метацельса. Лекарь был странный: жирный, безусый, безбородый. Говорил тоненьким, как свирель, голосом. Тюха таких лекарей сроду не видел. Еще около собравшихся терся колдун Фитюк. Но делал это как-то безрадостно, уныло, с обреченностью во взоре: словно бродяга возле свадебного стола. Зная заранее – потянись за хлебцем, а тебя по рукам, за ушко и на солнышко.

Точно: когда королева-мать, строгая и отрешенная, будто на похоронах, повела гостей в покои принцессы, Фитюка не пустили.

– Не наше, брат, дело! – ухмыльнулся колдун Тюхе. Зубы в колдовской пасти росли криво, но крепко, а язык был фиолетовым. – Нам с тобой из-за кустов подглядывать… А ежели грамоту корябать, то требуются бабы. Или полубабы, навроде энтого лекарца.

– Какую грамоту? – не понял Тюха.

– Доверительную. Плашка, мол, или уже не плашка.

– Какая плашка?

– Не какая, а кто. Прынцеса, значит.

– Какая принцесса?

– Ты чего, умом тронутый? У нас прынцеса одна…

Сверху донесся крик Марии-Анны: «Не хочу! Вон! Пошли вон!» И следом – горькие рыдания. Видимо, королева-мать идти вон запретила. Рыдания продолжались недолго. Вскоре бабы с лекарем спустились вниз, уже без королевы-матери. На лицах баб застыло совиное, мудрое оцепенение. По очереди они подходили к согбенному псарю Гервасию, на чьей могучей спине менестрель Агафон разложил лист пергамента, и ставили подпись. Кто – крест, кто вымазывал палец чернилами и прикладывал. Ведьма коряво изобразила: «Vedma M.». Лекарь расписывался долго и подробно, с указанием ученых степеней.

В окне наверху снова начали плакать, но уже еле слышно.

– В Зарбустане одна девица родила, – просвистел лекарь. – Тоже, говорят, от дракона. Так что ничего не значит. Требуется девятимесячный курс наблюдений специалиста.

– Не насмотрелся, голомозый? – заржал Фитюк. – Пицилист!

Лекарь с презрением фыркнул и ушел на кухню: ужинать.

– Что значит «плашка»? – тихо спросил паж у менестреля.

Агафон свернул пергамент в трубку:

– Помнишь, в сказках шейха Резада? «Жемчужина несверленая и кобылица необъезженная»? Так вот, плашка – это оно самое и есть. В отношении благородных особ женского полу.

– Ага, – кивнул паж, делая вид, что понял. Читая сказки, он полагал это изящным поэтическим оборотом, не имеющим прямого отношения к действительности. И уж во всяком случае, не видел прямой связи между страданиями Марии-Анны, нашествием мерзких старух и арабскими кобылами. Хоть весь жемчуг мира насквозь просверли!

Менестрель внимательно посмотрел на него:

– Эх, ты! Одно слово: тюха…

Плач в окне продолжался.

– Сам ты плашка! – вдруг закричал Тюха, готовый наброситься на безвинного Агафона с кулаками. – Сам ты кобыла! Мерин!

Агафон не обиделся.

– Я не мерин, – буркнул он. – Я менестрель. Мерин был с патентом…

Ночью Тюха сидел у пруда. Никому до пажа не было дела, замок спал, и равнодушная луна, похожая на ненавистную рожу лекаря, лоснилась в небе. Лягушки квакали тихонько, плаксиво, будто обиженные дети. В распахнутом окне Марии-Анны шевелились занавески. Туча, подозрительно смахивающая на дракона, ползла с запада.

– Полуночничаем?

– Ага…

С запоздалым испугом Тюха взлетел на ноги, кланяясь: