Сказка о музыканте (СИ)

Рене Ольвин скривился, снова, как наяву, увидев горбоносое лицо с темными глазами, услышав голос Нии, вдохновенно пересказывающей детям приключения легендарного музыканта…

— Его повесят, — прошептал Рене, — его повесят на глазах тысяч людей, повесят, как последнего негодяя, недостойного, чтобы марать о него благородную сталь. Я хочу, чтобы его повесили… Ты ведь веришь, что мое желание сбудется, Ния?

Он разжал пальцы, и пепел отгоревшего пера осыпался с его ладони. С кривой усмешкой Рене вглядывался в лицо Нии, отыскивая в нем следы испуга, отчаяния, но девушка выглядела спокойной, только невероятно бледной.

— Ты сгоришь, — ее голос показался чужим, незнакомым, — ты уже сгораешь изнутри, и жить тебе осталось совсем недолго.

Высоко подняв подбородок, девушка медленно прошла мимо Рене, и он не попытался ее остановить или возразить в ответ на мрачное предсказание.

Утром Рене Ольвина не нашли ни в лагере, ни в лесу поблизости. Что с ним произошло? Вслух никто об этом не спрашивал.

* * *

На притихший город опустилась ночь. Ветер бил в закрытые ставни, сгибая молодые деревца в садах, а по крышам хлестали струи воды. Весенняя гроза пришла внезапно и вовсю бушевала за стенами теплого, уютного дома.

За широким столом собралось все семейство, и только детвору отправили спать. Двое стариков, трое светловолосых мужчин — по-видимому, братья, молодые женщины — их жены, еще одна пожилая чета да парнишка с не по годам серьезным лицом.

— Там неспокойно, — рассказывал старший из братьев по имени Тан, недавно возвратившийся из столицы. — Полиция свирепствует, но им теперь редко удается доставить арестованных в тюрьму — местные нападают, отбивают по дороге. Король, говорят, заперся в своем замке, едва ли не всю городскую стражу с собой забрал. Боится, видать, понимает, что скоро конец его власти. А у нас что? Наместник королевский, которого из Карены прогнали, живет себе спокойно у нашего губернатора, а недавно откуда-то пленников привели. Мужчины, женщины, дети, все отощавшие, голодные. И ведь на отряд даже не напали по дороге, никто не попытался! Того и гляди скоро к нам из столицы все королевские чиновники побегут, все полицаи, тогда натерпимся…

С улицы донесся лай сторожевого пса, мужчина умолк, прислушиваясь. Потом встал из-за стола, взял фонарь, накинул плащ с широким капюшоном и вышел за дверь.

У запертой калитки стоял какой-то человек: по виду самый что ни есть бродяга.

— Кто таков? Что надо? — спросил Тан, стараясь перекричать шум грозы.

Вспышка молнии осветила худое лицо с заросшим подбородком и темными глазами, пристально рассматривавшими Тана из-под сведенных бровей. К груди бродяга прижимал, словно ребенка, какой-то сверток.

— Пусти на ночь, — незнакомец говорил очень тихо, Тан с трудом разобрал слова.

Решать надо было быстро, потому как представляться бродяга явно не собирался, но, вовсю поливаемый дождем, едва держался на ногах. Тан отворил калитку и, отступив в сторону, сказал:

— Заходи.

— Мир вашему дому, — шепотом произнес незнакомец. На большее сил у него не хватило, и он без приглашения опустился на низенькую скамеечку, что стояла в уголке возле самой двери. Ссутулился, обнимая свой сверток, устало прикрыл глаза.

— Кто это? — тихонько спросила Тана жена.

— Бродяга какой-то. Попросился на ночлег, сам едва стоит — на ветру шатается. Пришлось впустить.

— И правильно, — старик — отец Тана — подошел ближе, внимательно глядя на незнакомца светлыми, ярко-голубыми глазами. — Нехорошо оставлять человека на улице в такую непогоду, кто бы он ни был: тать какой али добрый путник. Никогда не знаешь заранее, кого встретишь на дороге.

Бродяга поднял голову, в его взгляде читалась благодарность. Старик прищурился, задумчиво теребя пальцами седую бороду.

— Что-то мне лицо твое знакомо. Видать, встречались. Память у меня хорошая, особенно на лица: раз увижу — не забуду. Ну да после поговорим…

Старшие женщины помогли незнакомцу переодеться в перелатанные штаны и рабочую рубаху Тана. Они с любопытством косились на сверток, но не решились его тронуть. Бродяга сам осторожно развернул серую ткань — скомканный дорожный плащ, и все семейство удивленно уставилось на старый потрепанный футляр, внутри которого оказалась скрипка. Незнакомец долго проверял, не проникла ли в футляр влага, потом вздохнул с облегчением и, следуя приглашению старенькой хозяйки, сел за стол.

Видимо он давно не ел досыта, потому что, даже будучи голодным, не смог много съесть. Опустошив кружку с подогретым молоком, в котором хозяйка растворила полную ложку меда, тихо поблагодарил и приготовился отвечать на вопросы хозяев — знал, что в такое неспокойное время они обязательно последуют. Но старик решил по-другому.

— Постели-ка ему тут на лавке, — сказал он жене Тана. — А расспросить гостя мы и завтра успеем.

— Странный человек, — сказал Тан отцу, выйдя поутру с ведрами к колодцу. — Даже в столице безопасней, а он сюда пришел, да еще со скрипкой!

— Значит, есть на то причины, — невозмутимо ответил старик.

Их гость уже проснулся, и пока невестка угощала путника завтраком, хозяин все приглядывался к нему, пытаясь вспомнить, где видел его раньше. Дождавшись окончания трапезы, старик приступил к расспросам, и мужчины — его сыновья и племянник — тут же собрались в горнице, чтобы послушать рассказ.

— Меня зовут Лаэрт, — гость по-прежнему говорил очень тихо, и хозяева пришли к выводу, что он, вероятно, простужен. — Я пришел из Вышегорска следом за отрядом, который вел сюда пленных.

— Три дня назад действительно пришел отряд. Городская тюрьма переполнена, и пленники теперь сидят в подвале под полицейским управлением, — Тан пристально вгляделся в лицо гостя. — Среди них — твои родные?

Лаэрт слабо качнул головой.

— Друзья и просто знакомые.

— И ты из-за них шел сюда с этим? — младший брат Тана указал на скрипичный футляр.

— Да, — Лаэрт посмотрел на старика. — В вашем городе есть люди, которые согласятся помочь мне их освободить?

— Освободить? — старик усмехнулся. — Каким образом? У нас нет оружия, а в управлении постоянно находятся десятка два охранников, и это не считая наружных часовых, сотрудников управления да самого начальника полиции.

Гость задумался, но ненадолго.

— Охрана вам не помешает, — сказал он.

* * *

Глаза быстро привыкли к темноте, но из-за сырости Ния начала кашлять уже на второй день. Дети тоже попростужались, и поэтому со всех сторон доносилось хлюпанье маленьких носиков и громкие чихи. Долгие дни пути и постоянное недоедание сделали свое дело. Не только женщины, но и мужчины едва держались на ногах. Они осунулись, похудели и ослабли. Помощи извне ждать не приходилось — это пленники поняли сразу, едва очутились в законопослушном городе Рийне. Здесь было еще хуже, чем в Карене до восстания, и люди казались невероятно запуганными, бледными тенями самих себя. Они низко кланялись каждому, на ком была форма полиции или королевской армии, а на изможденных пленников смотрели с опаской, как на хищников, спрятанных за не слишком прочной решеткой. Встречались и взгляды, полные сочувствия, но очень редко.

Ния возненавидела этот город, как только ступила на вымощенную городскую улицу, хотя после долгого пешего перехода и постоянного страха за себя, за Илларию, за гостеприимных поселян сил на другие чувства почти не осталось. Пленников распихали по нескольким камерам без окон, только с узкими вентиляционными отверстиями в потолке, через которые не проникал дневной свет. За четыре дня в темноте и сырости, на скудной пище Ния совершенно ослабла и старалась не расходовать силы, смирно сидя под стенкой.

Она думала о том, что в Вышегорске, или даже в Луге нашелся предатель, который привел солдат к тайному убежищу в скале, а еще раньше кто-то сообщил властям, где находится Эльнар… Поселяне были немало удивлены, узнав, что Лаэрт, сопровождавший молодого музыканта Тима, и есть тот самый человек-легенда, по крайней мере является им последние десять лет.