Искушение святой троицы

— Что та-ам? — спросил Слава свистящим шепотом, вздрагивая от звука своего собственного голоса.

— Кошмар, — отвечал побледневший Дима.

Слава, превозмогая ужасную слабость, пролепетал:

— Она двигается?

Дима вместо ответа медленно покачал головой.

У всех ребят был жалкий вид. Они испугались настолько, что даже перестали стыдиться друг друга. У Славы к горлу подступили слезы. Так было всегда, когда он испытывал сильный страх, неважно, какой природы и чем вызванный. Это мог быть страх стороннего наблюдателя, страх подсознательный, страх сновидческий, наконец, страх, внушенный им самому себе просто из странного желания погрузиться в пучину темных ощущений. Слезы означали, что страх повергал Славу в экстатическое состояние, характеризующееся силой и чистотой переживаний, но потому кратковременное и быстро выветривающееся из мозга. На пике 'страшного' экстаза, вдохновленный ужасом, отпечатавшимся на бледном лике Димы, Слава таким же точно сомнамбулическим шагом, как заколдованный, двинулся в сторону поворота.

Он взялся правой рукой за холодный белый угол и, приникнув к стене, стал потихоньку высовывать голову наружу. По мере того, как он ее высовывал, он видел коридор все дальше вглубь, и естественно было предположить, что тот будет тянуться до бесконечности, сужаясь в невидимую глазу точку где-нибудь совсем далеко. Поэтому Слава, неожиданно обманутый открывавшейся перед ним бесконечной перспективой, на секунду забыл о своем страхе, неосторожно высунул голову чуть дальше, чем следовало, и встретился с Головой, висевшей в воздухе перед самым его носом.

Прежде чем его взбудораженный мозг послал панический сигнал всем членам тела, которые неожиданно ослабели, как от удара по голове, так что он едва удержался на задрожавших ногах; прежде чем он отшатнулся назад и стал картинно соскальзывать по серо-белой стене на пол, выкрикнув от избытка ужасных чувств что-то типа 'оооооооо — ма-аааааааа!….', сам не понимая, что это значит — прежде, чем все это случилось, он успел в состоянии неудержимой экзальтации, приведшей к невероятной нервной чувствительности, каким-то чудом сообразить, что Голова, висящая, как было явственно видно, прямо у него перед глазами и казавшаяся размером всего лишь с его собственную голову, была на самом деле далеко, метрах в пятидесяти, почти полностью замыкая собой коридорный проем, и, следовательно, имела чудовищные размеры. Перспектива словно бы в одну секунду невероятно исказилась перед его взором, и Голова мгновенно унеслась вдаль, продолжая, однако, оставаться на месте, потому что размер ее не увеличился и не уменьшился… нет, скорее, коридорные стены вдруг резко сдвинулись в сторону Славы, но так как его взгляд был прикован к самой Голове, движение стен он угадал лишь боковым зрением. Видимо, его собственная голова просто закружилась. Он заковылял навстречу друзьям, и четыре стены вокруг него качались из стороны в сторону, и вместе с ними качались бледные Дима с Лешей.

Жуткие, совсем живые черты Головы намертво отпечатались у Славы в мозгу и стояли перед его взором, ежесекундно уродливо искажаясь. Глаза у нее были закрыты, и она не двигалась, отчего казалась еще зловещее. Ее огромный лик был сух и изможден, и основная его странность заключалась в том, что вполне обычные и ничем не примечательные человеческие черты были в буквальном смысле натянуты на каркас нелепой вытянутой формы, напоминавшей немного удлиненную морду какого-то животного. Лицо оттого было искривлено, и отдельные его части отвратительно искажены, наподобие резиновой маски, надетой на болванку неподходящей формы. Череп у Головы был полностью лыс. Она была отталкивающее страшна. Может быть, она казалась страшной потому, что была живая; кроме того, ребята ни разу в жизни не встречались ни с чем подобным, и самый обыкновенный предмет, столь неестественно раздутый по сравнению со своими обычными размерами, но при этом не утерявший привычных функций, вызвал бы у них не меньшее отвращение.

Славе очень хотелось пойти обратно туда, откуда они пришли. Когда он стоял спиной к углу, за которым находилось чудовище, спина у него покрывалась холодом, и он, дрожа от страха, поворачивался к углу лицом.

— Д-давайте обратно пойдем, — сказал он, в ужасе смотря на поворот, — чего-то, блин, не хочу я туда ходить. Чего-то мне стремно.

— Славик, там тупик, — сказал Славе Дима, — ты забыл, что ли? Нам теперь одна дорога — через эту хреновину, через эту башку.

— Значит, она там все-таки есть? — пробормотал Леша. — Х-хорьки вы скрипучие. Падлы. Вы чего меня расстраиваете, бл…? Я надеялся, что мне это, бл…, с перепоя показалось, а вы все испортили, подонки.

— А ты чего, не разглядел, что ли? — удивился Дима. — Ну, так иди, посмотри.

— Нет, спасибо, — сказал Леша, труся. — Не пойду. Хрен вам в жопу. У меня и без этой херни крыша едет. Я и так уже не помню, что я видел, а что не видел. Помню только, что чуть не обоссался.

— Наконец-то, мы попали, — сказал Слава в отчаянии, вложив в свой голос такую мертвящую безнадежность, какую только способно выразить отчаяние. — Вот так вот. Ходили, ходили по этому коридору и решили, что ни хрена больше ничего не случится. И пипец. И об-ло-ма-ли-сь. Вот и случилось. И теперь я вообще щас здесь помру. И вы все сдохнете.

Дима как-то нервно смотрел в пол. Леша никуда не смотрел и только беспрестанно бегал глазами.

— Сука, бл… — наконец, подал он голос, не обращаясь ни к кому в особенности.

Коридорные ужасы после Славиных слов показались ребятам еще более ужасными, причем ужасными окончательно и бесповоротно. До встречи с Головой друзья еще крепились; но, увидев Голову, они совсем пали духом, и ужасы, с которыми им пришлось столкнуться в коридоре, предстали перед ними в окончательно безнадежном свете. Все их приключения имели одну-единственную зловещую цель — привести их к трагическому концу, а именно, к смерти от Головы или от чего-то еще более страшного, что скрывалось за ней.

Слава стал всхлипывать, совершенно убитый безнадежностью. Он сел, а, точнее, сполз на пол и схватился за голову, опустив ее долу и выражая всем своим видом полнейшее отчаяние. Дима сказал:

— Пойдемте, хоть посмотрим. Чего здесь сидеть.

Он медленно поднялся и неуверенно поглядел на друзей.

— Пойдемте, балбесы. Чего тут расселись.

— Охренела твоя голова? — сказал Леша. — Не пойду я никуда. Хрен ты угадал.

— Ну, и чего ты здесь будешь делать?

— Подыхать.

Слава поднял голову и хотел было презрительно что-то кинуть Леше, однако он и сам трясся от ужаса. Он вдруг испугался каким-то новым, ранее неведомым испугом. Как и его друзья, он уже привык к бесконечности коридора, и его неожиданная конечность явилась для него шоком. Он понял, что Леше, равно как и Диме, и ему самому, идти некуда, потому что коридор оказался не просто конечным пространством, но пространством, конечным с обеих сторон. Позади ребят ожидала глухая стена; впереди торчала Голова. Так они еще не попадались. Слава закрыл лицо руками.

Ему от страха почему-то вспомнилось, как когда-то давно он путешествовал с другом на автомобиле и за две недели проехал более 20 городов. Ночевали они либо в машине, либо у родственников, изредка встречающихся по пути. На исходе первой недели у него родилось странное, необычное ощущение времени и пространства. Постоянное передвижение в автомобиле в течение многих дней постепенно обратилось в чувство иллюзорности, непостоянства окружающего мира: он как будто не существовал больше в том виде, в каком Слава привык его воспринимать, подолгу живя в одном месте, а постоянно менялся, плавно перетекая из одной формы в другую, как день незаметно переходит в ночь, а лето в осень. Слава ощущал себя единственной постоянной величиной в непрестанно меняющемся мире, и эти перемены происходили с такой скоростью, что время словно замедлилось и вмещало в себя невероятное количество изменений материи, так что Славе стало казаться, что жизнь его многократно удлинилась и позволяет ему бесстрастно наблюдать за изменчивостью мира, самому оставаясь неизменным. Это ощущение было очень непривычно испытывать и еще непривычнее описывать; проще говоря, Слава на какое мгновение почувствовал себя вечным, неизменным и бессмертным. Он подсознательно и даже сознательно понимал, что все это ерунда, но сам опыт стоил того, чтобы его пережить. У Славы над ухом что-то тонко затрещало. В страшном коридоре он тоже передвигался бесконечно, но похожего ощущения не испытал, потому что страх и растерянность вытеснили все остальные чувства. Но вот сейчас он оказался "взаперти": пространство закрылось, и он попал в ловушку. Раньше расстояние длиной в несколько километров показалось бы ему значительным; но теперь оно превратилось в тюремную клетку. Слава вместил в себя весь бесконечный коридор, как раньше вмещал бесконечный мир, видимый из окна автомобиля, поэтому ощущения были схожи. Еле слышный треск. Сейчас он догадался, что идти им некуда… кроме как вперед. Только движение вперед спасет их всех от жуткой клаустрофобии, от непереносимой, удушливой, неумолимой конечности пространства.