Царица Аттолии (ЛП)

После ее ухода разговор перешел в более безопасное русло.

Глава 11

Весь Эддис молился, и как бы в ответ на эти молитвы ветры этезий [4] пришли позже обычного. Сунис использовал остатки своего военного флота, чтобы перевезти армию на острова для их защиты. Аттолия атаковала неустанно и постепенно закрепляла их за собой, один за другим. Мидянин нашептывал свои советы ей на ухо, и она внимательно слушала его. Она всегда умела слушать, и Нахусерех мог видеть, как воплощаются в жизнь его советы. Он был весьма проницателен, и царица это ценила.

— Она знает о кораблях? — спросил Камет.

— Сомневаюсь, — ответил мидиец. — Все свои умственные усилия она тратит на своих баронов, пытаясь удержать их в узде. Она мало интересуется происходящим за пределами своей маленькой страны, и кажется, не очень ориентируется в международной политике. Я начинаю думать, что она обязана своим троном тем самым баронам, которых она подозревает в измене. Не знаю, кто еще мог привести ее к власти.

— Вы спрашивали ее о дипломатическом городке на Симорене? Этот остров понадобится нам в качестве плацдарма.

— Да. Она была осторожна и остановила меня, но со временем я смогу ее переубедить. Я смогу внушить ей, что это небольшое посольство будет использоваться исключительно для осуществления почтовых сношений между нашей дружественной империей и ее царством.

— Нам также нужно будет получить землю здесь, на материке.

— Получим, — сказал посол. — Пока нам нет необходимости спешить, но как только мы закрепимся здесь, будем стоять непоколебимо.

Когда наконец задули этезии, Сунис отозвал войска с островов, оставив гарнизоны на тот маловероятный случай, если Аттолия рискнет своим флотом в сезон ураганов. Он собрал корабли в безопасных гаванях и переключил внимание на сухопутного врага, Эддис. Аттолия сделала то же самое.

Горы защищали Эддис лучше любой армии, но и в этой защите имелись бреши. Например, Иркейский сосновый лес, покрывавший один из пологих горных склонов. Однажды Сунис уже пытался провести свою армию через лес, и Эддис пообещала поджечь деревья. Сунис ушел. Когда в морской войне наступил период вынужденного перемирия, Сунис вернулся в Иркей, сжег его сам, а затем прошел по пепелищу.

Горы со стороны Аттолии были более неприступными. Но пушки на перевале вновь остановили аттолийскую армию от нападения. Единственным проходом к горным долинам оставался каньон, старое русло Арактуса, по которому он спускался с гор, чтобы впасть в Сеперхи. Старое русло и проложенная по нему дорога были защищены воротами у подножия горы. Дополнительной защитой служили крутые берега Сеперхи, служившей естественной границей между Аттолией и Эддисом.

Не сумев ввести армию в Эддис, Аттолия отправила в горы небольшие диверсионные отряды, чтобы под покровом темноты напасть на фермы в изолированных горных районах. Многие из ферм пустовали, мужчины воевали в армии, а их семьи перебрались поближе к безопасной столице, оставив свои дома на разорение рейдерам Аттолии.

Переполненные зимой овечьи пастбища вблизи столицы ближе к весне опустели, многие стада вернулись на высокогорные луга в прибрежных провинциях, но еще больше овец было зарезано, чтобы прокормить население. В каждом храме курилась на алтарях жертвенная кровь, люди молились о дождях, которые смоют с гор их врагов, и снеге, который закроет проходы в горах.

Когда наконец пришли холода, Аттолия отозвала своих диверсантов, Сунис, проиграв битву за Иркей, увел свою армию, и Эддис наконец смог перевести дух. Измученные солдаты вернулись на отдых к своим семьям. Работа в железных рудниках кипела днем и ночью, здесь дробили руду и плавили железо, чтобы отлить пушки в дополнение к тем немногим, что были установлены над останками Иркейского леса. Дожди падали на сгоревшие леса и размывали горные склоны. Вода прорыла глубокие борозды в пологих склонах, потом стенки этих борозд обрушились, образовав канавы; канавы расползлись по всей поверхности склона и превратились в овраги, способные задержать продвижение любой армии, которая попытается подняться вверх к перевалу. По дну оврагов текли потоки красной грязи, так страшно напоминавшие кровь.

Дворец Эддиса снова заполнили бароны и офицеры в вышитых туниках. Яркие свечи, горящие во время официальных ужинов в Большом зале, освещали попытку возвращения к привычкам мирного времени.

Однажды зимой врач одного из военных госпиталей пришел на встречу с Евгенидисом. Во второй половине того же дня слуга принес записку для Эддис и она, отменив встречу с мастером литейного цеха, поднялась по лестнице на крышу дворца. Вдоль парапета, где в теплые дни прогуливались придворные, были проложены широкие дорожки, мощеные плиткой. Евгенидис сидел на парапете. Эддис подошла и остановилась в пяти футах от него. Она не хотела его испугать неожиданным появлением. Его ноги покачивались в пустоте на высоте четырех этажей над землей.

Он слегка повернул голову, достаточно, чтобы увидеть ее краем глаза.

— У меня за спиной еще кто-нибудь стоит? — спросил он. — Разве мне не разрешили сидеть на крыше в один прекрасный день?

— Сегодня день совсем не прекрасный, — быстро ответила Эддис. Было и в самом деле очень холодно, ветер швырялся пригоршнями снега. — Ты сидишь здесь больше часа, так что охрана начала нервничать.

Она опустилась на низкий камень рядом с ним.

— Ты слышала, что случилось? — спросил Евгенидис.

— Я слышала, что один из врачей госпиталя попросил тебя навестить его подопечных, и ты пошел с ним.

— Он отвел меня к раненым с ампутированными конечностями.

— О.

— Потому что пушечное ядро взорвалось прямо посреди роты пехотинцев, и потом врачи отрезали разбитые руки и ноги и зашили раны.

— Евгенидис…

— Потому что мы, конечно, не хотим, чтобы солдаты умирали от потери небольшой части тела.

Он смотрел вниз в долину. Перед ними возвышалась гора Гефестии, самая высокая в горном хребте с водохранилищем Хамиатеса на одном плече.

— Этот проклятый врач попросил меня посетить раненых. Он шел передо мной среди всех этих искалеченных людей, как бы говоря: «Смотрите, вот идет Вор Эддиса, он прекрасно обходится без руки». Как будто я священный талисман, способный исцелить их, и они смогут выпрыгнуть из постелей и снова зажить счастливой жизнью.

— Евгенидис…

— Ну, я похлопал каждого из них по плечу, как какой-то жрец, а потом вышел на улицу и разрыдался.

Он немного наклонился вперед, чтобы бросить взгляд между носками сапог на склон холма далеко внизу. Эддис уперлась ногами в стену и изо всех сил сдерживалась, чтобы не вцепиться в его рукав и не стащить с парапета в безопасное место. Вор напомнил ей виденного в детстве жонглера с кинжалами, и она боялась вздохнуть, чтобы он не порезал себя.

— Этот врач, — пробормотал Евгенидис. — Почему он не сказал: «Смотрите, вот неудачливый Вор Эддиса, это он причина всех ваших страданий»?

— Ген, — твердо сказала Эддис, — не ты виноват в этой войне.

— А кто же? Это я попал в ловушку Аттолии.

— Это я послала тебя туда.

— Ты послала и я пошел. Она поставила ловушку и я попался, потому что Сунис преследовал ее, а Суниса подстрекал его халдей, который боится мидян, а император Мидии, полагаю, так же находится под давлением обстоятельств. Так кого же, в конце концов, мы можем обвинить в этой войне? Богов?

Он поднял лицо к облакам, теснившимся в сером небе. Эддис предупреждающе положила руку ему на плечо.

— О, я придержу свой язык, — сказал Евгенидис. — Я научился помалкивать и не хочу, чтобы облака раздвинулись и Мойра в потоке солнечного света велела мне заткнуться; но я хочу знать, если мы воюем и люди умирают по желанию богов, то с какой целью? Хочет ли Великая Богиня уничтожить Эддис?

Эддис покачала головой.