Царица Аттолии (ЛП)

— Ты меня любишь? — спросил Евгенидис без предисловий.

— Почему ты спрашиваешь? — ответила она, и он в отчаянии поморщился.

— Потому что мне нужно знать, — сказал он.

— Я ношу твои серьги, — заметила Аттолия.

— Согласиться выти за меня замуж не то же самое, что любить меня.

— А ты поверишь мне, если я скажу, что люблю? — спросила Аттолия.

Вопрос был важным, и Евгенидис тщательно обдумал свой ответ.

— Я не думаю, что ты солгала бы.

— Это имеет значение? — спросила Аттолия.

— Говоришь ли ты правду?

— Люблю ли я тебя?

— Да. Так ты меня любишь? — снова спросил он.

Она помолчала.

— Когда мы открыли двери солярия три дня назад…

— Три дня? — усомнился Евгенидис.

— Три дня, — подтвердила Аттолия. — Когда мы открыли двери, то увидели выжженную дотла комнату, и тебя, лежащего на полу, может быть, мертвого, среди осколков стекла. Ты знаешь, как дорого оконное стекло?

— Да, Ваше Величество, — кротко признал он.

— Но ты не был мертв. Не разрезан на куски, не сожжен, а когда ты проснулся, твоя царица сообщила, что ты, кажется, не сошел с ума. Так ты сумасшедший или нет?

— Не больше, чем обычно, мне кажется.

— Сумасшествие думать о любви ко мне, — сказала Аттолия, и в ее голосе, обычно бесстрастном, прозвучала горькая насмешка.

Евгенидис потянулся к ее руке, но она сидела справа от него, и ему пришлось повернуться на бок. Он приподнялся на локте, но она высвободила руку и мягко толкнула его обратно на подушки. Затем она поправила одеяло и открыла обрубок его правой руки. Его протез с крючком лежал на столе в дальнем углу комнаты. Евгенидис не подался искушению спрятать руку под одеялом.

— Болит? — спросила она.

— Нет.

Евгенидис провел рукой по культе. Волдыри и мозоли исчезли. Он освободился от боли в костях и фантомной боли в кисти. Может быть, богиня заступилась за него, и боль ушла навсегда?

Глядя на его руку, Аттолия сказала:

— Это я лишила тебя руки.

— Да.

— С тех пор я живу вне себя от горя из-за своей злобы и твоей боли. Мне казалось, что я никогда не чувствовала ничего иного, но эти чувства, по крайней мере, были мне знакомы. Я не знала любви. Я не могла распознать это чувство, пока мне не показалось, что я потеряла тебя в Эфрате. И когда я подумала, что теряю тебя во второй раз, я была готова отдать, что угодно, чтобы удержать: мою веру, мою гордость и мой гнев, все ради тебя. Теперь я вижу тебя здесь и вижу все, что я сделала с тобой.

Она осторожно погладила его искалеченную руку, и он вздрогнул от ее тепла и близости.

— Ты много лет следил за мной? — спросила царица.

— Да, — Евгенидис ступил на опасную территорию.

— Видел, как я обхожусь со своими баронами и слугами, сторонниками, предателями, врагами?

Она подумала о твердости и холоде, которыми годами укрепляла свое сердце, и спросила себя, была ли то добровольно надетая личина, или эта маска стала частью ее сути? Сможет ли прорасти и выжить посеянное в ее сердце семя доброты, тепла и сострадания?

Неспособная угадать ответ, она спросила:

— Как же ты можешь любить меня?

— Ты моя царица, — сказал Евгенидис.

Она сидела неподвижно и смотрела на него, впитывая его слова, как живительную влагу.

— Ты мне веришь? — спросил он.

— Да, — ответила она.

— Ты любишь меня?

— Да.

— Я люблю тебя.

И она поверила ему.