Ворон - Возвращение в небо (Часть - 5) (СИ)

Боль, такая сильная, что Така потерял сознание…

Хлоп…

- «Что это?»

Хлоп…

- «Опять»

Хлоп…

Звук усилился и стал яснее.

Вернулась боль…

С трудом открываются глаза…

Хлоп…

Такеру лежал на крыше машины, с переломанным позвоночником и чем-то тяжелым на груди.

Хлоп.

Приподняв голову, он увидел над собой его…

- Карас…

Тот стоял на воздухе и не спеша хлопал в ладоши.

- Браво, Така, – усмехнулся он. – Я тут уже давно и думал вмешаться, но, видя, как ты героически рискуешь жизнью, решил не мешать твоему звездному моменту.

У Таки задергался глаз.

- Урод чертов, – прохрипел он. – Чтоб тебя… черти… драли…

- Ха-ха-ха-ха! Ты молодец, – кивнул он. – А теперь идем отсюда…

На следующий день один мужчина нашел свою разломанную машину.

Он упал на колени, а затем заплакал горькими слезами.

- Креста… опять…

====== Глава 19. Разговор двух потерянных. ======

Глава 19. Разговор двух потерянных.

Отключившегося Таку я доставил домой. Он только раз приходил в себя, чтобы стереть память девчонке, а затем отключился окончательно. Раны на нем быстро заживают, но все же я озаботился его здоровьем и перевязал разорванную кожу и мышцы, а кости вправил. Делать это приходилось осторожно, используя только силу синигами, так как я боялся запустить в его душу пустоту, что вряд ли хорошо на нем отразиться.

Парень отрубился, а я тем временем доставил девчонку в больницу.

А он молодец.

Правда, молодец.

Не только все сделал, но и не поддался ненависти внутри. Уж я-то понимаю, какого это, когда что-то внутри тебя рвется наружу и хочет разрушать. Ненависть, которую не успокоить обычными способами и которая всегда будет подтачивать твое сердце изнутри. Ты загниваешь и постепенно разлагаешься.

Я сумел принять и поглотить всю ненависть Хотару. Всю его боль за содеянное, всю его вину за свершенное, и всю его обиду за то, что виновные остались безнаказанными. Да, я все это принял. Нет, я ее не подавил и не уничтожил. Я просто стал частью этой ненависти…

Как мне удается сдерживать всю эту безумную ярость?

А никак.

Я ее не сдерживаю….

Просто я пообещал ей, что, когда придет время, я дам ей полную волю и свободу творить и уничтожать…

И когда я доберусь до предателей… Я обрушу на них всю мою злобу, всю мою ненависть и ярость. Они пожалеют, что родились на свет, они пожалеют, что могут дышать и еще не сдохли сожранные собаками…

О, да…

Они пожалеют…

Смейтесь, паразиты… Пока есть время…

Ведь скоро я доберусь до вас…

Что-то меня понесло.

Надо бы дождаться пробуждения пацана. Нам нужно поговорить…

Первое, что Така почувствовал при пробуждении, была боль…

Настолько сильная и ужасная, что даже дышать оказалось трудно.

Хотя не такая сильная, когда он ампутировал себе больную ногу и отращивал ее заново. Вот там была реальная боль, аж волосы поседели, но и сейчас ничего приятного не было. Позвоночник повредил, конечности тоже, и отбил себе что только мог.

Нет, не смертельно, но больно будет долго…

С трудом открыв глаза, он сначала все было размыто, но вскоре четкость зрения вернулась к нему.

Следом вернулся и слух…

Что-то странное звучало справа. Обрывочные звуки.

Но вскоре слух восстановился, и он стал различать все. Звуки оказались ритмичными и спокойными.

- «Мелодия?»

Странно знакомая мелодия…

Он ее раньше где-то уже слышал…

- «Мама?» – вспомнил он.

Мама очень любила эту мелодию и часто играла. Ее когда-то написал ее друг из университета, и она навсегда ее запомнила, а потом часто играла дома. Когда он возвращался из школы после уроков, то всегда дома играла эта мелодия…

Она сидела за пианино своего дедушки и играла. Она закрывала глаза и улыбалась.

Повернув голову, Така сначала не понял, что именно сидит рядом с ним.

Белая кожа, угольно-черные волосы, сияющие синие глаза с черным белком. Одет он в грязно-серые лохмотья с перебинтованными ногами и руками. Кисти у него черные, словно это перчатки такие, а на кончиках пальцев у него небольшие коготки, из которых исходили едва заметные нити. Он щипал эти нити своими когтями и играл такую знакомую для Таки мелодию.

Карас…

- Ран, когда-то показала мне эту мелодию, – сказал он. – Я запомнил ее и, когда, сумел освоить свои нити, воссоздал. Эта мелодия согревала меня в пустоте серого мира.

В его голосе была грусть и тоска. Причем такая печаль, будто она камнем висит на его плечах.

- Что случилось с Ран? – спросил он. – Почему ее память предается стыду?

Така не хотел отвечать.

Для него это была больная тема, которую он сам старался не вспоминать.

- Это случилось через три года, как мамы не стало, – начал он рассказ. – Мы с отцом только начали отходить от потери и как-то жить с этим. Мы пытались… – он вздохнул. – Однажды к нам пришел журналист…

Така хорошо запомнил его лицо.

Такое светлое, дружелюбное, внушающее доверие и надежность. Голос сильный и спокойный, приятно слушать. Да и сам человек располагал к себе.

- Он сказал, что хочет написать статью о маме. Она была в прошлом известным музыкантом, а этот журналист был ее поклонником, потому решил увековечить ее имя в статье, а потом и книгу написать…

- Через три года?

- Сказал, что понимал, как тяжела наша потеря, и потому не захотел спешить…

Така сделал паузу…

- Он задавал вопросы… много вопросов, на которые мы отвечали. Не всегда, но ничего такого уж страшного в них не было. С ним было приятно общаться, и он оставил о себе хорошее впечатление…

Он закрыл глаза…

Как же он тогда ошибался…

- А через месяц мы увидели это… – заскрежетал он зубами. – Используя наши слова, он написал просто отвратительную мерзость! Он заявил, что мама была сумасшедшей, что видела призраков и была слабоумной! – прорычал Така. – Маленькие намеки и слова он раздувал в целые предложения и абзацы, выставляя все так, будто бы это мы ее такой называли! Он оказался лжецом и уродом, который обманул нас!

Таку колотила злость. Он не мог поверить, что такое правда издают, но в те годы в газету мог пролезть кто угодно, и это у такого типа легко получилось. Такие журналисты, как этот, бывают. У них нет совести, им плевать на то чьи жизни они рушат и кого мучают. Им важна только собственная выгода и повышение, а не то, сколько людей пострадало от их действий. Такие, как он, быстро взлетают по карьерной лестнице, но также быстро с нее падают, и редко, кто мог удержаться.

- Отец пытался подать в суд за клевету, но у этого урода оказались хорошие связи… Как раз из тех людей, кто в свое время завидовал талантам и успехам мамы. Они помогли ему отмазаться.

Карас молчал.

Он перестал играть и выглядел весьма мрачно.

Таке приходилось столько времени терпеть все эти унижения. Его мама была добрейшим человеком, но ложь, которую распространили те уроды, отвернуло от нее многих людей. Така старался забыться в спорте, но вскоре повредил колено и уже не мог играть в футбол. В младшей школе еще было нормально, его многие знали, и были друзья. Затем отец переехал в другой район, и Така пошел в незнакомую ему среднюю школу. А там уже никто его не знал, и он быстро стал объектом для насмешек и издевательств.

- «Ха-ха-ха! Сын сумасшедшей!

- Сам, небось, тоже больной!

- Сын психопатки!»

Дети могут быть невероятно жестокими. Еще более жестокими, чем взрослые…

- Что ты с ним сделал?

Така усмехнулся.

Он гордился проделанной работой.

Он долго практиковался на других людях в гипнозе, он долго продумывал свой план, и его исполнение заняло у него немало времени.

- Я нашел его, когда он был на пике своей популярности и удачи, – улыбнулся Така. – Он жил счастливо, был знаменит и успешен. Идеальное время, чтобы пасть в пучину отчаяния, – небольшая пауза. – Я посадил его в сумасшедший дом и внушил всем врачам, что он буйный псих… Подделал документы и провернул очень сложную работу. Подготовка у меня три месяца заняла. Я загипнотизировал всех специалистов там, убедив их, что этот человек только кажется нормальным, но на самом деле он больной на голову и опасный. Каждый раз, когда он умолял поверить ему, что он не больной, они сажали его в одиночную камеру с мягкими стенами и смирительной рубашкой. Иногда я показывался ему и давал понять, за что он попал сюда, какая именно ошибка стала для него роковой, а потом стирал ему память или внушал запрет на разглашение, чтобы он прочувствовал всю ту боль, что пережил я.