Наша фантастика № 2, 2001

Он сидит в углу комнаты на низеньком жестком диванчике. Яркий солнечный свет пробивается сквозь щель между тяжелыми темно-зелеными шторами. Внутри золотистого луча, как рыбки в аквариуме, плавают легчайшие крохотные пылинки. Кроме диванчика, мебели не так уж много. Но комната совсем маленькая и поэтому кажется тесноватой, загроможденной лишними предметами, хотя и довольно уютной. Круглый столик из красного дерева с гнутыми ножками, изящная старинная этажерка, два пустых книжных шкафа с распахнутыми стеклянными дверцами, у самых дверей — массивная круглая тумба, а на ней — белый новенький телефон с ярко-красными кнопками. Время от времени раздается резкий повелительный звонок. Он встает, поднимает трубку, и бесцветный металлический голос каждый раз четко, раздельно произносит одну и ту же фразу: «Жди левиафана». Он кладет трубку, идет обратно и опять садится на жесткий диванчик.

Как его вообще сюда занесло? Наверное, этот адрес дала ему та маленькая девочка с ручным хамелеоном на длинном поводке. Вообще-то бумажка, которую она ему неожиданно с улыбкой протянула, оказалась совершенно чистой, но он готов поклясться, что на какую-то долю секунды на этой бумажке проступили пять или шесть слов, написанных ровным красивым почерком, и тут же исчезли. Девочка с хамелеоном послала ему воздушный поцелуй и, пританцовывая, побежала дальше.

Ну а он зачем-то сунул бумажку в карман брюк и, не раздумывая, направился к длинному (подъездов пятнадцать) двенадцатиэтажному дому из светло-серого кирпича, маячившему примерно за два квартала отсюда. Уверенно вошел в первый подъезд. Поднялся на третий этаж. Не задумываясь, зачем это делает, толкнул дверь квартиры номер 15. (Интересно, почему — пятнадцать? На каждом этаже — всего по четыре квартиры.) Дверь оказалась не заперта; он перешагнул порог и оказался в маленькой темной прихожей. В следующее мгновение дверь за спиной захлопнулась, и кто-то снаружи два раза повернул в замке ключ. Это его нисколько не удивило и не взволновало. Он спокойно прошел в единственную комнату, сразу показавшуюся нежилой (наверное, из-за толстого слоя пыли, равномерно покрывавшего все, кроме телефонного аппарата, сверкающего в полумраке гладкой пластмассовой поверхностью). Без единой мысли в голове он прошел к узкому диванчику, обтянутому темно-коричневой клеенкой, сел и стал ждать.

Он совершенно потерял ощущение времени. Секунды бежали одна за другой, но почему-то не складывались в минуты, а разрозненно исчезали в разных направлениях. Пылинки медленно кружились в луче все такого же яркого солнца. Далекий металлический голос в телефонной трубке раз за разом повторял одну и ту же фразу.

Неожиданно на лестничной площадке раздалось чуть слышное мяуканье. Кто-то тихо поскребся в дверь квартиры. Он понял: это сигнал. Все так же ни о чем не думая, он встал и подошел к пустому книжному шкафу. Заглянул внутрь. Пахнуло холодком и едва уловимым запахом плесени. Отчего-то тоскливо засосало под ложечкой.

На второй снизу полке лежала глянцевая черно-белая фотография. Юная, очень красивая девушка с копной густых волос лукаво улыбалась одними уголками губ, чуть сощурив глаза. Он взял фотографию в руки и вернулся на свой узкий неудобный диванчик.

Он напряженно вглядывался в прекрасное, смутно знакомое лицо, пытаясь осознать что-то очень важное. Казалось, стоит только чуть-чуть напрячь память — и все сразу станет понятно и просто как дважды два. Он поймет, зачем сюда пришел, кого здесь ждет, кто эта незнакомка на фотографии. Поймет, почему на полу и мебели лежит толстый слой пыли. Поймет, при чем здесь маленькая девочка с хамелеоном. Поймет, из-за чего остановилось время.

И после этого все будет хорошо… Все будет замечательно… Все будет прекрасно… Отныне и во веки веков…

Память не возвращалась.

Девушка на фотографии вдруг пошевелилась, поправила сережку в ухе, встряхнула волосами… Он вздрогнул и неуверенно провел пальцем по глянцевой бумаге. Красотка грациозно отклонилась в сторону, беззвучно рассмеялась и погрозила ему пальцем. Он поднес фотографию почти вплотную к глазам и зачарованно смотрел на ожившее черно-белое изображение…

В этот момент опять зазвонил телефон.

И тут же ему показалось, что маленький плотный кусок бумаги вспыхнул у него в руках. Прямо ему в лицо рванулся язычок пламени. Он вскрикнул и выронил фотографию, прежде чем успел сообразить, что это взметнулись волосы девушки, оказавшиеся огненно-рыжими. Черно-белый снимок стал цветным.

Упавшая на пол фотография задвигалась, завертелась на месте, как будто кто-то дергал ее за веревочку. В следующий миг с поверхности бумаги взвился бело-оранжевый смерч… И вот уже прекрасная незнакомка стоит в двух шагах от него. Высокая, невероятно худенькая, в темно-синем халатике-кимоно. Ослепительная. Заливисто смеющаяся. Источающая запах моря и неведомых трав. Живая девушка из плоти и крови.

Подбежала к надрывно трезвонящему телефону, все еще смеясь, сняла трубку, надавила пальчиком на рычаг и опустила трубку на тумбу — рядом с аппаратом. Потом медленно обернулась, капризно выпятила губки — и вдруг одним легким движением сбросила халатик. Переместилась на середину комнаты, опустилась прямо на пыльный пол и с ободряющей улыбкой протянула к нему руки…

Не успев что-либо сообразить, забыв обо всем, он рванулся навстречу волшебному созданию.

Томительно-порочные русалочьи глаза, волосы апельсинового цвета, кожа — белая, как молоко, и гладкая, как мелованная бумага. И вот уже языческая музыка звучит в каждой клеточке разгоряченного тела. И маленькие разноцветные солнышки танцуют перед глазами. И вселенная раскачивается в такт их общим движениям. Он с силой сдавил ее худенькие плечи, прижался лицом к ее щеке — и вдруг…

Вместо нежной женской кожи он ощутил какую-то густую вязкую массу. Попытался отстраниться — и почувствовал, что масса прилипла к его лицу и ладоням. Резко дернул головой и освободился… оставив на щеке кусок ее лица. В ужасе посмотрел на девушку. Нет, она не разлагалась заживо, как это бывает в фильмах ужасов. Она плавилась, как резиновая кукла. Ее тело расплывалось на глазах, растекалось по полу бело-оранжевой лужицей. На том месте, где раньше было лицо, темнели, изменяя очертания, три бесформенных пятна — два зеленоватых и одно темно-розовое. Рядом на полу валялась фотография. С темной глянцевой бумаги ему махал рукой, строя рожицы и умирая от смеха, рыжий ангелоподобный оборотень.

Он вскочил на ноги. В надежде, что наваждение исчезнет, хотел протереть руками глаза — и увидел, что ладони перепачканы липкой бело-оранжевой массой. Так же как и плечи, и грудь, и живот… С трудом сдерживая рвотные спазмы, он начал судорожно счищать с себя тягучую тестообразную гадость…

Юра открыл глаза, хватая ртом воздух и все еще по инерции продолжая яростно тереть ладонями лицо и грудь.

За окном шел дождь. С улицы доносился истерический собачий лай. Где-то у соседей истошно орало радио.

Юра окончательно пришел в себя. Коротко выругался сквозь зубы, вылез из-под одеяла и, дрожа от холода, пошел принимать душ.

Через полчаса, не позавтракав, не заправив кровать и даже не причесавшись, он натянул первые попавшиеся брюки и джемпер, выскочил под проливной дождь и решительно зашагал к троллейбусной остановке.

ЧТО БЫ ТАМ НИ БЫЛО, ЭТО СЛИШКОМ!

Пересекая двор, проходя в подъезд (незнакомый мальчишка лет двенадцати, попавшийся навстречу, бросил на него испуганный взгляд), поднимаясь в лифте на седьмой этаж, Юра крепко сжимал в руке заветный ключ, тайком взятый с полочки в прихожей во время последнего визита. Перед входной дверью он на мгновение замер, оглянулся и — будь что будет! — вставил ключ в замок.

Злость не проходила, а, наоборот, с каждой секундой закипала все сильнее. Он не знал, что скажет или сделает, если эта сучка окажется дома. Убьет? Разгромит к чертям собачьим ее треклятую «лабораторию»? Будет угрожать? Или на коленях просить пощады?