Из того ли то из города (СИ)

А потом покачивать начало. Справа, за мягким, застонало-заскрипело-заурчало, волны какие-то движутся. Хоть и незавидно положение, в которое Илья угодил, духом все ж таки не упал: не Змей Горыныч, чай, проглотил, а коли нет - так и выберемся. Вверху же, как время прошло, гром грохотать начал. То есть не то, чтобы гроза, а как будто говорят что-то, на два голоса. Один суровый такой, словно укоряет, второй - тоже суровый, но словно оправдывается. Больше же ничего не слышно, а и слышно - не разобрать.

Сколько прошло времени, про то Илье неведомо, только подошло к концу заточение его, потому как мотать из стороны в сторону перестало. Зашумело над головой, опять подхватило, ввысь подняло, на свет ясный выпростало, - аж глазам больно стало. Зажмурился Илья, слышит:

- Встречай, Славяна, мужа дорогого, да гостя незваного. Откуда в местах наших приключился, по какой-такой надобности, ума не приложу. Только посматривай: нравом уж больно дикий; нет, чтобы по-хорошему спросить, так он меня водой облил. Не ровен час, еще чего учудит, с него станется.

Тяжелый голос, однако ж беззлобный. Глаза протер, удивляется.

Перед ним изба крепкая, из бревен в обхват сложенная. Крыльцо резное; не так, чтобы искусной резьбы, попроще. Столбы навес подпирают, ступеньки к двери ведут, что нараспашку. Баба на крыльце, руки в боки. Сама крепостью как изба, что за спиной у нее. Лицом пригожа, румяна, уста алы, глаза большие, синие-пресиние, две русые косы под повойником, сарафан, птицами заморскими вышитый. Смотрит насмешливо. Или это так кажется?

Богатырь же уже спешился, руку правую на седло положил, Илью разглядывает, сумочку переметную поглаживает. Да неужто вот в этой самой сумочке и привез? Статное ли дело? Вон он, размером-то не больше Ильи.

- Ты, Святогор-богатырь, зла на меня не держи, - только дурень не догадается, кто перед ним, к кому нежданно-негаданно в гости попал, - потому как не удалось мне тебя разбудить. И так я старался, и эдак, а не случилось. Ничего другого и не придумалось, как водой... К тому же, квиты мы. Ты ж меня, небось, вот в этой самой сумке привез?

- Неужто правда? - прыснула Славяна и прикрылась руками.

- Так не бросать же его в горах... Мало ли, обидит кто...

Потемнело лицо Ильи.

- Ты, Святогор, сам только про вежество говорил, да сам же и задираешься. Может, я ростом против тебя не вышел, да и силенки поменее твоей будет, однако ж постоять за себя сумею.

Теперь уж и Святогор расхохотался.

- Да я не задираюсь, - говорит, и вправду, миролюбиво. - К слову пришлось. Звать-то тебя как? Из каких краев тебя в горы наши занесло? За какой надобностью?

- Зовут меня Ильей, по отцу - Иванович, по роду - муромич. Отчина моя далеко отсюда, ежели б не конь, так уж и не знаю, сколько б добирался. А надобность моя простая. Хочу народу послужить, силушкой своею, потому как степняки сильно донимать стали. В дружину княжескую проситься. Вот только навыком воинским не владею. Мне и сказали: есть, мол, на горах Сорочинских, Святогор-богатырь. Он в этом деле из первых первый. (На самом деле, не совсем так было сказано, но не подмажешь - не поедешь.) Ступай к нему да поклонись в ножки, проси, чтобы обучил тебя всему, что сам знает. Я и пришел.

- А вместо того, чтобы в ножки бухнуться, водой окатил, так, что ли? - вдругорядь расхохотался Святогор. - Это кто ж тебе про меня такое сказывал?

- Нашлась одна, - нехотя, не желая врать, признался Илья. - В лесу живет. И глаза у нее - зеленые-презеленые.

Святогор разом смолк. Брови насупил. Смотрит пристально.

- В лесу, говоришь? - бормочет. - И глаза зеленые?

- Нешто ведома? - Илья спрашивает.

- Может, ведома, а может - и нет... - И прибавил, совсем непонятное, как бы в раздумчивости: - То-то и конь говорил...

Не поверил Илья своим ушам.

- Конь говорил?..

- Ну да. Я тебя когда в суму посадил, спросонья был; потом, мол, разберусь. Еду себе, еду, а конь мой спотыкаться стал, что с ним допрежде никогда не случалось. "Что ж ты, говорю ему, волчья сыть, травяной мешок, спотыкаешься? Ты идти не мошь, аль везти не хошь?" А он мне: "Как прости-тко ты меня, хозяйнушко, везу я двух могучих богатырей, да в-третьих с конем богатырскиим". Не поверил я ему, чтобы такой невзрачный, да богатырем был. И посейчас не верю. А давай-ка мы завтра поутрени поедем во чисто поле, переведаемся силою. Коли сдюжишь, так уж и быть, обучу, чему сам научен.

Так вот что за голоса Илье дорогой слышались!..

- Не могу я с тобой силушкой переведаться, - сказал.

- Это еще почему?

- Заповедано...

- Кем?.. - опять Святогор насупился, потом как будто спохватился. - Погодь, давай поначалу повечеряем, а там все и расскажешь. Чтоб не говорили потом, будто Святогор гостя не приветил.

Как же, не приветил... Стол у хозяина накрыт - на десятерых хватит. Чего тут только нет: и дичина тебе, и птица, и рыба, и пироги, и хлеб-соль, и мед, и квас: выбирай, что глаз приманивает. Гостя не приневоливают, однако ж посматривают, чтоб с пустыми руками не сидел. Сам-то Святогор столу еще ту честь воздает: такие ломти отхватывает да в рот отправляет, иному на целый день хватило бы. Хозяйка, та поаккуратнее; придвинула к себе блюдо с птицей какой-то, пощипывает; нет-нет, на Илью взгляд бросит. А тот и рад бы от Святогора не отстать, да где там!.. Того попробовал, другого. Рыба понравилась. Не такая, как у них в речке. Непонятно только, откуда она у них тут в горах?

Вроде бы, повечеряли. Святогор отодвинулся, кушак ослабил, выдохнул сытно - ровно ветер по горнице. Илья еще прежде него насытился, так себе сидел, в народе сказали б - для численности...

- Пойдем-ка, на дворе присядем, потолкуем, - Святогор поднялся и встал в дверях, пропуская вперед гостя.

Вышли, присели на лавку возле стены.

- Вот теперь можешь сказывать, кто и что тебе заповедывал.

Не стал Илья запираться, тень на плетень наводить. Рассказал все, как было, без утайки. И про хворость свою, что на печь положила, и про калик, что от недуга избавили, и про сказание Бояново, что в сердце вошло, и про зеленоглазую... Слушает его Святогор, и не поймешь: то ли верит, то ли нет.

- Калики какие-то, - пробормотал. - Что за богатыри? Про Горыню - ведомо, про Дубыню, Усыню там... Дон, Дунай... Этот, как его, ратай...

Настал черед Илье подивиться.

- А это кто такие? - спрашивает. - Сколько на свете живу, никто словом не обмолвился...

- Так много ль ты на свете-то живешь? - усмехнулся Святогор. - Я - и то с трудом припоминаю. Братья родные. Горыня - тот горы сворачивал; где дорогу торил, а где загораживал. Дубыня - дубьё верстал; который дуб высок - тот в землю пихал, а который низок - из земли тянул. Чтоб ровные были. Усыня же, говаривали, положит ус поперек реки, и по усу тому, словно по мосту, что пешие, что конные, что телеги переправляются... Пришел я к ним, вот как ты ко мне, посмеялись они надо мной, однако ж не погнали. Научили кое-чему...

- А нонче они где?

Темная тучка пробежала по лицу Святогора.

- Про то сами ведают... Сгинули, должно быть...

Помолчали.

- А ратай? - спросил Илья.

- Что - ратай?.. Ах, этот... Попадись он мне, поквитались бы. Один только раз его и встретил, а уж на всю жизнь запомнил, хоть и давно это было. Я еще тогда с гор своих в иные места наведывался. Так вот. Еду себе путем-дорогою, гляжу, впереди меня идет кто-то. Не скажу, по какой надобности я тогда отлучился, не упомню, а тут, думаю, оно, хоть и пеший, а все ж таки товарищем будет, коли в одну сторону направляемся. Это мне сейчас до людишек дела нету, а тогда молод был, что где знать желал. Еду-еду, а он все впереди, и вроде даже - как было до него, так и осталось. Ну, подхлестнул я коня; прежде он рысцой трясся, а тут порезвее припустил. И опять - без толку. Ясное дело, прихватила меня досада. Конь-то мой, из первых первый, нет ему равных на всем белом свете. В полдня я с гор своих до Киева дорыскивал, по молодости да по надобности. А тут - ровно заговорили коня моего. Уж, кажется, во всю прыть летит, да только странник этот где был, там и остался. Не стерпел я, кричу: "Ай же ты, прохожий человек, приостановись не сомножечко, не могу тебя догнать на добром коне". Он и приостановился, сумочку с плеча уронил. Подъехал я, стал спрашивать: как так получается, что я его догнать не смог? Уж не кудесник ли он какой? "Нет, отвечает, просто ходить мне, оно не в диковинку. Сколько себя помню, всю жизнь на ногах". "Так ты что же, спрашиваю, послом каким будешь?", а сам посматриваю - одежа у него простенькая, лапотки старенькие, не годится такой в посыльные. По стати своей - богатырского рода. Дай-ка, думаю, предложу ему силой померяться. "От земли я, отвечает, за сохой всю жизнь, вот и приобык, к ходьбе-то". Нет, думаю, меня не проведешь. Вон они, плечи какие; такому быка положи, он и не заметит. "Сдается мне, подсмеиваешься ты надо мною, говорю. В сумочке-то что у тебя, в пыль ведь обронил?" "А вот подыми с земли, так увидишь". Ладно, думаю, будь по-твоему. Зацепил это сумочку концом копья, а она ни с места. Поднажал - копье согнулось, затрещало. Соскочил с коня, ухватился одной рукой, потом двумя - никогда прежде такого не случалось, чтобы малость малую да понять не сумел. Потянул со всей мочи, чувствую, в землю уходить начал. Кажется, будто не пот - кровь со лба побежала. Бросил тянуть, выбрался кое-как, не знаю, что и подумать: кого встретил. "Что ж там у тебя такое?" Нагнулся он, поднял сумочку, распахнул. Нет в ней ничего, только хлеба кусок. "Тяжко, отвечает, людям хлеб достается, сколько труда да силушки в него вложено, не каждому богатырю по плечу. Это тебе не мечом махать". Пойди его, пойми... "Звать-то тебя как?" "Микулушкой кличут, Селяниновичем". Вскинул себе сумочку на плечо, повернулся, и дальше направился. Какой он тебе ратай? Ясно, кудесник. "А скажи-ка ты мне, Микулушка, - вслед ему кричу, - может, ты судьбу мою ведаешь?" Остановился он, обернулся. "Я свою-то судьбу не ведаю, куда уж мне твою знать? Только, говорят, есть на белом свете такие горы Сорочинские, на тех горах стоит дерево великое, под ним - кузня. В той кузне - кузнец; он все знает. У него и спроси". "Как же мне кузнеца того сыскать? Я уж не первый год в тех горах живу, а про кузню ту слыхом не слыхивал". "Сыскать ее, в том ничего мудреного нету. Поезжай себе путем-дорогой прямоезжею до росстани, а от росстани влево сверни". И пошел себе, пошел, только я его и видел... Сейчас бы его встренуть, с сумочкой его. С тех пор у меня силушки-то поприбавилось, поквитался бы.