Кулаком и добрым словом (СИ)

Никита тряхнул друга за плечо.

— Морозко! Вставай!

Тот невнятно промычал спросонья:

— У-у-у.

— Вставай, полдень уж!

— У-у-у, — опять промычал Морозко и сел на лавке. В этот момент дверь избы распахнулась, и в хату вошел Угрюм.

— А, уже проснулись! — хозяин добродушно улыбнулся. — А я-то гадаю, когда же вам спать надоест? Вся еда уже простыла!

— Ты, Угрюм, когда сготовить-то успел? — удивился Кожемяка. — Ведь вчера вместе спать завалились!

— Эт ваше дело молодое — спать, а моё стариковское! Я ить не только сготовить, но и олешка молодого подстрелить успел! Кушайте на здоровье!

— Ну, Угрюм! — развел руками Кожемяка.

— А ты не болтай, а ешь! — посоветовал Угрюм, доставая из печи горячий кусок молодой оленины.

Плотно покушав, путники стали собираться в дорогу.

— Эх, ребятки, — прослезился Угрюм, — прикипел я к вам душой! Знаю вас всего ничего, а вы мне как сыны родные стали! Вот ей-ей!

— Да не расстраивайся, ты, Угрюм, — постарался приободрить мужика Никита, — мы к зиме обязательно сюда вернёмся! Ты уж к тому времени реши — пойдёшь с нами или нет. Нельзя человеку одному! Ты ж не отшельник, чтобы в одиночестве истину искать! Ты простой мужик, разве что смурной маненько.

— Не смурной, а угрюмый, — поправил, улыбаясь Угрюм.

— А улыбка тебе к лицу, — сказал Морозко, — не скучай!

— Прощевайте, хлопцы!

Угрюм по очереди обнял парней.

— Не забывайте старого Угрюма!

— До встречи! — произнесли хором друзья.

— Да не оставят вас боги! — произнёс Угрюм, когда спины путников скрылись в лесу.

Одинокая слезинка скатилась по изрезанному морщинами лицу и потерялась в его нечесаной, подернутой сединой бороде.

Бледная луна едва освещала путь спотыкающемуся в потёмках бродяге. Древний бог был слаб. Большую часть сил, полученных от идола, он уже израсходовал. Остатки силы стремительно таяли, утекали, словно вода сквозь пальцы. Нужно было срочно подкрепиться, иначе…

— Иначе будет худо! — понял Мор.

Вдруг сквозь переплетения деревьев, рядом — рукой подать, моргнул слабый огонёк. Словно мотылёк полетел демон на свет ночного костра. Незаметно подобравшись к огню, Мор затаился. Путники. Двое. Наметанным глазом бывший бог определил в них служителей чуждого культа: таких Мор еще не встречал. Жрецы, одетые в чёрные сутаны с большими обережными крестами на груди, тихо сидели вокруг маленького костерка. Жрецы как жрецы, не хуже и не лучше других с которыми Мору приходилось иметь дело раньше. Лишь одно озадачило бывшего бога: отсутствие божественной силы, которая, по его мнению, должна исходить от любого служителя культа, независимо оттого кому он служит. Сам Мор в былые времена всегда жертвовал толикой волшебной силы для своих жрецов. А самым ревностным отваливал не скупясь. Ибо именно через жрецов он объявлял свою волю людишкам, недостойным его личного внимания. Меж тем жрецы, укладываясь на покой, бормотали молитвы, делали странные пасы руками, касаясь пальцами головы, плеч и живота и неустанно кланяясь. До него доносились обрывки молитв:

–..спаси и сохрани рабов божьих…иже еси на небеси…продлится царствие твое…как на земли так и на небеси…во веки веков…аминь…

— Вот и посмотрим, — подумал Мор, — сможет ли новоявленный бог спасти своих слуг?

Он немного подождал, пока путники не сморит сон, и вышел к затухающему костру. Оглушив золотым идолом одного из спящих, он впился зубами, ничуть не испортившимися за время долгой спячки, в горло второму. Поглощая теплую солоноватую кровь и чувствуя, как с каждым глотком жизнь покидает жалкое тело смертного и вливается в него освежающей струёй, с отвращением подумал:

— Как ты упал, Мор! Ты похож на мелкого вурдалака! Но не время сейчас жратвой брезговать! — тут же возразил он сам себе. — Не жертва, конечно, но на безрыбье и рак рыба!

Высосав до капли и второго, оглушенного ранее, жреца, Мор сыто рыгнул, отбросил в сторону обескровленный труп и заревел на весь ночной лес, распугивая зверье и мелкую нечисть:

— Где ты, новый? Где ты, великий? Я пожрал твоих жрецов! Приди и покарай меня! Иначе я приду к тебе сам!

Он немного постоял, прислушиваясь к тишине ночного леса. Ответа не было.

— Я так и знал, — довольно произнес Мор, — карать — это моя работа!

Он вытер окровавленный идол подолом истлевшего плаща.

— Итак, дружок, нам нужно найти верующего, который осознанно принесёт мне жертву, как богу…

Едва заметная тропка, петляющая меж корней вековых деревьев, уводила путников всё дальше и дальше от гостеприимного пристанища. Впереди налегке шёл Морозко, позади, бряцая и лязгая доспехами, навьюченный оружием и золотом, Кожемяка. Хоть он и впихнул после долгих уговоров в суму друга часть драгоценностей, его ноша легче не стала. Но Кожемяка стойко продолжал тянуть её на своем горбу, кряхтя и сдувая капли пота, висевшие на кончике носа.

— Эх, — сдавленно прохрипел он, — скорей бы до людёв добраться!

— А чего это тебя к людям потянуло? — отозвался Морозко. — То по лесам, да оврагам от них скрывался, а тут вдруг скорей бы добраться?

— Дык, золота у нас теперь во!

Он тряхнул сумой, в ней мелодично звякнули золотые монеты.

— Оружие приличное имеется! Теперь нам никто не указ! В ближайшей веси лошадей купим, и — здравствуй, Киев!

— Не больно-то радуйся, — возразил Морозко, — золото, оно много всякого сброда к себе притягивает! Как бы хуже не стало! Может все-таки лучше стороной жильё обходить?

— Не боись, Морозушка, прорвёмся! Вдвоём-то оно легче! А мне, после всех приключений, уже ничего не страшно!

— Ладно, время покажет, — пробурчал Морозко себе под нос. — Ты чего отстал? — крикнул он уже громче, — давай догоняй!

И прибавил ходу. Топкое болотце, попавшее им на пути, друзья решили обойти. Несколько раз они меняли направление, но неизменно оно оказывалось у них на пути. Вконец заплутав, друзья остановились. Болотце как-то незаметно из маленького и неказистого превратилось в огромное и необъятное. Теперь оно окружало их со всех сторон. Гнилостный запах болотных испарений сводил путников с ума, а туман, застилающий всё вокруг, не давал определить направление. Даже солнце не могло пробиться сквозь его пелену. Настоящее жуткое болото.

— Ну вот, приплыли! — бросил раздраженно Морозко. — Говорил же: рано радуешься! Чё делать будем!

— А я откуда знаю? — удивился Кожемяка. — Ты волхв — тебе виднее! Поплюй там чего-нибудь, пошепчи. Нам бы только с направлением определиться. А куды топать — не понятно. Да и стемнеет скоро — место бы для ночлега посуше до темноты найти.

— Попробую.

Морозко взял посох, положил руку на чешуйку из доспеха Сварожича. Руку обожгло огнём. Но волхв не обращал на боль внимания, он сосредоточился и замер. Никита стоял тихо, как мышь, боясь нечаянно помешать другу.

— Уф, — сказал Морозко и кулем осел на влажную землю.

— Ну, ну!

Никита в нетерпении плясал рядом.

— Подожди, дай дух перевести! — отмахнулся от него Морозко.

Он разжал ладонь, которой держался за пластинку с доспеха: на ней красовался огромный волдырь.

— Не любит меня огонь, ох не любит! — проворчал парень. — Ладно, главное дело сделано!

Там солнце садится — значит, нам туды!

Он зачерпнул обожженой рукой горсть холодной болотной грязи, сжал её в кулаке и блаженно зажмурился.

— Чего-то не везёт мне в последнее время, — задумчиво почесал затылок Морозко, — то об меч порезался, то обжёгся!

Опершись о посох, он встал и ругнулся вновь:

— Вот блин, еще и портки промочил!

— Не горюй, Морозко! Раны на тебе, как на собаке, заживают, — не унывал Кожемяка. — Значит, нам туды? Прямо в трясину? Если не потонем…

— Никит, мож бросишь своё барахлишко! — попросил Морозко. — По болоту чай не посуху топать придётся!

— Золото не брошу! — отрезал Кожемяка. — А доспех… а хрен с ним!