Жемчужница (СИ)

Ведь никто не достоин владеть ей.

А Тики… он же не хотел владеть — он желал оберегать и защищать.

Линк тем временем презрительно выплюнул:

— И поэтому ты отдалась человеку?! — и столько гнева и непонимания было в его голосе, что Микку стало его на мгновение жаль. Потому что, если честно, он ощущал и себя на месте этого тритона, которого только что чуть ли не втоптала в грязь хрупкая девушка, хранящая в себе мощь всего океана. Какая, однако, ирония: Тики спас её лишь раз, и она казалась ему маленькой потерявшейся девочкой, но всё оказалось не так. Потому что это он был маленьким потерявшимся мальчиком, который прицепился к пышной расписной юбке благородной и доброжелательной богини. — Ты забыла, что они сделали?! — продолжал Линк с этой обиженно-непонимающий гримасой, с этим обвинением в глазах, с обожанием и восторгом, но желанием словно бы образумить сбившуюся с пути Верховную жрицу. — Что они сделали с нами, с… с тобой! — его голос дрогнул на мгновение, и Тики ощутил, как Изу испуганно примёрз к его ноге, пуская по коже изморозь, а Лави встревоженно замотал головой, в панике бормоча какие-то проклятия.

Алана, прикрыв глаза, стояла неподвижно с несколько секунд, словно бы раздумывала над чем-то, словно бы собиралась с мыслями, словно бы пыталась себя успокоить, и вдруг бросилась вперёд, подкинутая волной.

Лави обречённо выдохнул.

Линк будто бы в страхе дёрнулся назад.

Но Алана остановилась в нескольких сантиметрах от его бледного лица и, чуть опустив голову к плечу (серебристые волосы скользнули по спине), мягко, но одновременно и снисходительно выдохнула:

— Я ничего не забыла.

И эта фраза… наверное, эта фраза заставила Тики ощутить себя… идиотом.

— Но насилие совершают не только… — на многозначительно усмехнулась, поводя пальцами в воздухе и показывая сначала на себя, а потом и на замершего Линка, — люди. И именно поэтому ты недостоин.

— Значит, — голос тритона стал совсем глухим, — это потому, что моя душа не белая? — кажется, это всерьез его уязвило, но Тики не стал судить.

Алана коротко улыбнулась и покачала головой. И даже как будто почти протянула руку к щеке мужчины, чтобы его погладить, но в последний момент просто погрозила пальцем у него перед носом.

— Твоя душа была бы потрясающе белой, Говард, — сказала она спокойно, — совсем как свежевыпавший снег. Белая и чистая… Я прекрасно понимаю твое желание защитить наш народ и отомстить, но… — здесь девушка печально поджала губы и отступила назад, — в твоей душе одна-единственная червоточина. И именно поэтому ты недостоин.

Линк медленно выпрямился, словно боялся, что за это его могут ударить или что-то еще вроде, и процедил сквозь зубы:

— А они все?! — его голос почти стал похож на рык, но Алану, казалось, вовсе он не пугал. — Все они?!

И действительно — чего можно бояться с такой огромной мощью?

Девушка ласково улыбнулась в ответ, на какой-то момент будто становясь прежней — и вдруг обернулась к Тики, окидывая его полным нежности взглядом.

Материнской нежности.

В лице ее появилась какая-то трепетная мечтательность.

— А они — сияют.

Тики почувствовал, что задыхается.

Хотел, чтобы на тебя взглянули? Хах, пожалуйста. Тебя вновь спутали с ребёнком.

Хотя почему это спутали?

Есть ли вообще вероятность, что ты, Микк, считавший себя самодостаточным и самостоятельным взрослым, с самого начала не был для неё ребёнком?

Алана впервые за это мучительно долгое время взглянула на него — и потопила в своей нежности, такой неожиданной, такой резкой, но слишком, ужасно, чудовищно знакомой. Той самой нежности, от которой Тики так стремился сбежать.

Так был ли вообще смысл пытаться?

Был ли смысл вообще продолжать хоть что-то?

Он хотел защитить её, хотел укрыть от бед, но Алана желала решать свои проблемы сама. Он хотел любить её и оберегать, но Алана… хотела ли и Алана того же? Не было лишь это её прихотью? Мимолётной прихотью или даже последствием такого длительного заточения в одиночестве?

Девушка вновь обернулась к застывшему Линку и улыбнулась ему с какой-то смешливо-доброй ноткой. Так, как ещё не улыбалась ему за эту неделю ни разу.

— То есть… если бы не… — засипел тритон, уставившись её в ноги, словно бы боясь поднимать взгляд, и Алана, чуть усмехнувшись, однако без насмешки на лице, кивнула.

— То могло бы и получиться что-нибудь, да, — спокойно проговорила она, глубоко вздыхая и прикрывая глаза, и отвернулась от него, показывая конец разговора.

Это Тики еще больнее ударило — и на этот раз он даже точно не знал, по какой причине. Но его прямо как хлыстом по спине отходили. Напомнило ему чувство, которое он испытывал, когда попал в плен, и его избивали, силясь выбить сведения о том, где пришвартован их корабль. Тогда команда Тики везла в Империю дар от тарусинского короля в знак окончания трехлетней изматывающей войны, и об этом прознали разбойники.

Но, кажется, даже тогда так больно Тики не было.

Изу отстранился от него и рванул к раскрывшей объятья Алане, плача, смеясь и оставляя за собой шлейф из снежинок.

Только тут Микк понял, что штанина его шаровар покрыта коркой льда, и оттого у него по спине и идут мурашки. Он легко взмахнул рукой, стряхивая лед, со звоном посыпавшийся на каменные плиты, и высушивая ткань, и отвернулся.

Смотреть на Алану ему сейчас совсем не хотелось. Он боялся вновь попасться в сети ее голоса и улыбки, стать ее жертвой и игрушкой, мимолетной прихотью царевны, у которой впереди еще не меньше нескольких сотен лет.

Он не хотел этого. Он просто хотел ее защитить. Но раз уж теперь она может защитить себя сама и не может отказаться ни от одной драки — даже от той, которая грозит унижением для самого Микка — что ж…

Тики побоялся додумывать эту мысль — боялся поставить точку во всей этой странной ситуации, о которой следовало, по-хорошему, сначала подумать, а только потом уже заниматься выводами, а потому он сейчас просто уйдёт. Он ничего не скажет, не посмотрит, ничего не покажет, потому что, если честно, в это мгновение ему просто хотелось… наверное, снести к дракону весь дворец.

— Куда ты? — окликнул его Лави, трогая за плечо и заглядывая в лицо. — А…

Однако Тики его сердито перебил, чувствуя, как внутри вновь поднимается штормовой ветер, как он норовит вырваться наружу, как от злости и плохо скрываемой обиды дрожат руки:

— У меня сейчас нет никакого желания разговаривать с женщиной, которая унизила меня настолько, что даже смотреть на себя противно.

И ушёл, даже не оглядываясь на Алану. Он не хотел видеть её. Не хотел знать, что отразилось на её лице. Да и как он мог знать? Девушка, в которую он влюбился, была хрупкой жемчужиной, которая могла разбиться от любого неверного движения, которая язвила и щёлкала острыми зубами, пытаясь запугать всех вокруг, чтобы никто не притрагивался к ней. Но девушка, сражавшаяся несколько минут назад с Линком, была древней богиней — безжалостной, надменно-покровительственной, прекрасной.

Тики не хотел, чтобы эта великолепная богиня смотрела на него самого.

Коридоры пролетали мимо с ужасающей быстротой, и мужчина не сразу сообразил, что бежит. Бежит — как мальчишка от наказания за выходку. Бежит — и боится, что его догонят.

Он не хотел говорить ни с кем. Никто не должен был повлиять на него, никто не должен был пошатнуть его выбора, указывать ему решение.

Нужно сделать все самому — так ведь было почти всегда. Вот сейчас, Тики подумает и придет к тому, что наконец должен со всем этим делать.

Он любил Алану, этого не могло изменить даже то, что она вот так просто его унизила. Но вместе с тем… она была богиней, и стоило ли ее как-то удерживать? Даже если они поженятся — стоило ли?

В Алане жила девушка, которую Тики полюбил, несомненно. Но также в ней жила древняя богиня, которую он… не боялся — просто не понимал. Не понимал, что ей движет и о чем она думает.

Иногда ему даже казалось, это две души, которые затолкали в одно тело.