Битва вечной ночи

Ветер улегся. Кругом все затихло. Девушку разбудил стук подков — выглянув в окно, она увидела, что Эрроусмит оседлал лошадь и выводит ее из стойла. Ну да! Финодори вызвал его вместе косить круглый лужок — и очень сердился. Уриск предупреждал… овинный может быть мстителен и опасен! Бетони и Сорель тоже зашевелились.

— Вы как — не боитесь выйти из дома? — спросили они. — Мужчины повели Паука взглянуть, что за Существо там прибито на скалах. Уж он-то знает, что делать. А по дороге можно ополоснуть лицо первой росой. Говорят, если первого уайнемиса умыться предрассветной росой, это очень полезно для цвета лица. И от веснушек избавляет.

— Мы пойдем.

Тахгил и ее подруги торопливо оделись, накинули плащи. За Эречдом из еще не поредевшей тьмы вырисовывались смутные силуэты. Огоньки факелов весело плясали во тьме, но лица людей были строги и серьезны — в этот час ни о какой праздничной атмосфере не могло быть и речи. Холод, тишина, напряженная, выжидающая темнота, слабые-преслабые голубоватые проблески зари в неподвижном воздухе — все это невольно навевало уныние даже самым бесшабашным гулякам, выскочившим на улицу после ночной попойки в трактире.

Хотя таковых, кстати, сегодня тут не нашлось: попойка на всю ночь была для селян Апплтон-Торна роскошью, которую они позволяли себе только на праздник Летнего Солнцестояния. Отдых являлся для них суровой необходимостью: выживать-то приходилось тяжким трудом — хотя и не таким тяжким, как пришлось бы без помощи некоего мускулистого овинного.

Паук запаздывал — добудиться его никак не удавалось. Деревенские девушки воспользовались затишьем, чтобы умыться росой с листьев боярышника и плюща — говорили, будто бы именно такая роса поистине чудодейственна.

— Умойся росой с плюща — и года не пройдет, как найдешь себе мужа, — перешептывались они, подхихикивая.

Наконец на поляне, зевая, появился жилистый сухой старичок-колдун, и три иноземки присоединились к факельному шествию, что потянулось через ворота в мерцающую тьму по дороге на утесы. На ходу люди переговаривались приглушенными голосами. Наконец впереди показалась цель: широкий ров и курганчик за ним. Из вершины кургана еще торчала рукоять топора. Здесь процессия остановилась. Все выжидающе сгрудились вокруг Паука.

Колдун с мрачно-торжественным видом поглядел на насыпь. За ней атласным блеском мерцало море. Легкий ветерок поднимался оттуда на вершину утесов, забирался под плащи зевак, так что они раздувались, будто боевые знамена.

— Надо бы поглядеть на эту тварь поближе, — промолвил Паук.

Из толпы ему протянули лопату. Колдун перепрыгнул насыпь и начал раскапывать курган. После седьмого взмаха лопатой из раскопа вырвался сноп мертвенно-синего света. Зеваки со сдавленными охами и ахами попятились. Невесть откуда взявшийся туман заволок Паука мутной пеленой, сквозь которую потрясенные наблюдатели могли разобрать лишь, как из кургана поднимается что-то неопределенное и расплывчатое. А в следующий момент это нечто неопределенное скатилось вниз с утеса в море.

Зеваки закричали в испуге, но Нечто уже исчезло.

Пелена тумана разорвалась неровными лохматыми полосами, ветер унес ее прочь. Паук стоял, опираясь на лопату и глядя с обрыва в море.

— Может, это был тюлень, а не то — выдра? — предположил чей-то голос.

Колдун важно покачал головой.

— Зловредные духи, обитающие в воздухе, на земле и в пучине морской, куда многочисленнее, нежели мы можем себе вообразить. Так как же могут такие, как мы, надеяться познать их всех — или хотя бы видеть такими, каковы они есть? — произнес он. — Лучше предоставить их более могущественным чародеям, особливо же — тем, которые Видят.

Покачивая головами и дивясь, сколь же странен мир, селяне побрели обратно, а солнце уже высунуло румяную щечку над горизонтом, окрасив его нежным девичьим румянцем.

Когда барышни уже подходили к двери, раздался стук копыт и к дому галопом подскакали три лошади. Эрроусмит, управляющий и староста спешились. Сквозь плотную ткань штанов Эрроусмита просачивались темно-красные, точно старое вино, ручейки крови. Морщась, он захромал к дому, отмахиваясь от помощи друзей. Сестры, тихонько причитая, бросились к нему.

Введя брата в дом, они немедленно усадили его, заставили положить ногу на табурет, а сами занялись его раной.

— Гнусный подлец! — бушевал Эрроусмит. — Пока я косил, он так и несся за мной по пятам, подсекая траву под корешок, да так яростно, что чуть мне поджилки не подрезал! Ей-ей, я чудом ноги уберег — только и знал, что уворачиваться — и то вон он меня всего поранил. Я сказал ему, чтобы впредь не смел на меня работать, раз он так со мной обошелся, а он сказал — еще чего, все равно будет. И погнал стадо моих овец на пастбище на Холм Праздничных Огней. Мы бросились за ним, так он от злости подогнал их слишком близко к обрыву, и некоторые попадали. Придется созвать побольше народа и выгнать наглеца прочь!

— Боюсь, силой вам от него не избавиться, — заметила Тахгил.

— Очень может быть, — мрачно согласился Эрроусмит.

Ясным утром вся деревня высыпала на поляну воздать почести Благородному Торну. Дерево украсили цветами и лентами, шесть девушек, прискакав на черных баранах, водили вокруг терновника хоровод под традиционную Хвалебную Песнь, которую пели все остальные присутствующие. Потом все пировали на зеленой лужайке Эрречды, пили, состязались в различных сельских играх и потехах.

Затем из ворот выехала целая кавалькада всадников в роскошных костюмах. Начиналась ежегодная Пограничная Скачка — объезд общинных земель деревни, довольно опасная прогулка, ибо путь лежал под мрачными сводами Казатдаура. Возглавлял кавалькаду молодой парень, избранный знаменосцем, — он вез деревенское знамя, а в конце Скачки начинал общий парад.

На этом Летние Празднества не заканчивались. Когда тени удлинились, предвещая наступление вечера, деревенские власти, ответственные за мир и покой Апплтон-Торна, двинулись обходить деревню, собирая подушный налог с каждого домохозяина и — по древнему праву, равно дерзкому и непорочному — поцелуй с каждой женщины, что попадалась им на пути. Управляющий, бейлиф, староста, Хранитель Ключей от Общей Казны, водный староста, констебль и Глава Деревни исполняли сию веселую обязанность, неся в знак своей власти посох, также разукрашенный лентами. Их сопровождал «тыквенный весельчак» в шутовском наряде — он кидал ребятишкам маленькие выдолбленные тыковки, наполненные сахарными фруктами и медовыми пирожными, а также преподносил это угощение каждой расцелованной селяночке.

— Фи! Какой глупый обычай! — заявила Кейтри, глядя, как почтенные матроны, притворно визжа, отбиваются от шутливых заигрываний сборщиков подати.

— Все равно ты еще слишком мала, — возразила Вивиана, глядясь в крохотное зеркальце, привешенное на цепочке к ее поясу, и пощипывая щеки, чтобы раскраснелись.

— Вот уж не хотела бы, чтобы меня целовали эти мужланы!

— А вот я бы не отказалась от поцелуя мастера Эрроусмита, — заметила Вивиана, с радостью принимавшая участие во всех развлечениях. — И тот молоденький водный староста весьма недурен собой. Поглядите только, что за плечи — косая сажень!

— Запрусь-ка я в доме, — решила Кейтри. — Там они меня никогда не найдут.

— Я тоже, — присоединилась к ней Тахгил, — Я устала от праздников.

С каждым часом лангот все глубже запускал в нее свои когти.

День подходил к концу. Даже через закрытые ставни второго этажа проникали отдаленные взрывы смеха и веселые голоса. На опустевшей поляне Эрречды пропел Лесной Рог. Вдруг ставни распахнулись и в комнату по приставной лестнице, неловко ступая на раненую ногу, залез Эрроусмит.

— Я не позволю нашим вас беспокоить, — сказал он. — Сестры заперли дом и унесли с собой ключ. А лестница есть только у меня.

Он поглядел на Тахгил, спокойно сидевшую рядом с Кейтри. И вдруг замялся.