Смех дракона (сборник)

«Они напоминают мне раненых», – говорил султан.

Возле беседки, увитой лозами винограда, ждал великий визирь Газан ибн-Газан – обманчиво дряхлый старец с гладким лицом ребенка. Он первым заметил Симона Остихароса, идущего к бассейну в сопровождении двух султанских телохранителей, и приветливо улыбнулся гостю.

– Мы рады видеть тебя, Симон, – не оборачиваясь, бросил Махмуд, когда маг приблизился. В султане оставалось больше крови его диких предков, чем это казалось на первый взгляд. – Мы горевали, что лучший алмаз выпал из нашей короны. Что ты скажешь, если мы устроим пир в честь твоего чудесного возвращения?

Симон рассыпался в благодарностях. Махмуд Равийский, плоть от плоти водителей войск и вождей племен, умел говорить между слов. Напоминание о короне (помни, чей ты!) приводило в равновесие те весы, где на второй чашке лежала радость султана по поводу возвращения мага. О да, Остихарос мог в любую минуту оставить Равию, перебравшись, скажем, в Латерну. Но дом с собой не увезешь, и башни не положишь в котомку, и уют, к какому привык, не захочешь променять на гордую, но бедную участь скитальца.

А сейчас, когда Симон знал, для чьей забавы похитили беднягу Карши…

– Проси, – сказал султан, когда маг замолчал. – Проси, о чем хочешь. Мы счастливы и щедры. Твое желание будет выполнено, Пламенный.

Визирь Газан поднял руки к небу, безмолвно восхищаясь щедростью владыки. Опытный царедворец, визирь ни минуты не сомневался, что сейчас заявит маг. «Счастье лицезреть ваше величество – само по себе величайший дар…» А потом настанет время просьб – деньги, почести, чин для родственника.

Тем острее было изумление визиря, когда Газан услышал:

– Слово Махмуда, Потрясателя Мира, тверже чешуи дракона. Я прошу владыку вернуть мне моего ученика, мальчика по имени Карши.

– Вернуть? – Султан обернулся к визирю: – Мы причастны к судьбе этого ребенка? Он в темнице? Завербован в армию? Взят в евнухи?

– Взор повелителя проницает небо и землю, – заторопился визирь, ибо недоумение султана часто заканчивалось эшафотом для нерасторопных. – Речь идет о том мальчике, который, по мнению прозрителя Талела, скрывает в себе талант скорохода. Я докладывал вашему величеству о сообщении Талела, и вы милостиво приказали отдать будущего скорохода в руки Открывающих Пути – жрецов Тирминги. Если верить Талелу, судьба мальчика ослепительна…

– Ах да, – кивнул Махмуд. – Помню. Я не знал, что это твой ученик, Симон.

Старый маг нахмурился:

– Слово владыки нерушимо. Было дозволение, была и просьба. Беру в свидетели вечное небо!

И Симон поднял к небу руку – левую, каменную.

Махмуд смотрел на руку с интересом, визирь – с ужасом. Кусты жасмина, росшего за беседкой, тронул легкий порыв ветра. Казалось, растение тоже с любопытством уставилось на руку Остихароса. Симон с самого начала знал, что там, за жасмином, дежурит Деде Барандук, личный чародей Махмуда XVI. Если султан был отважен, то визирь был осторожен и настаивал на присутствии Барандука, когда во дворце объявлялся Симон.

– Ты не хочешь, чтобы мальчик стал скороходом? – жмурясь, как сытый кот, спросил Махмуд. – Почему?

Далеко за пределами Равии знали про страсть султана к скороходам. О нет, это была не та постыдная страсть, когда мужчины уединяются на ложе, но могучее стремление к собирательству бегунов в своей, как выражался Махмуд, «конюшне». Желания скороходов исполнялись быстрее, чем прихоти любимых жен. Их жалованье было предметом зависти. Дом за счет казны, одежда за счет казны; личные врачи, массажисты, повара… На состязаниях считалось пустым делом выходить против «Махмудовых жеребцов». Кое-кто из окрестных правителей лелеял надежду переманить скорохода у владыки Равии, но дело неизменно заканчивалось провалом. А тот несчастный, кто один из всех согласился оставить благодетеля, польстившись на титул, кончил так плохо, что о его судьбе даже в харчевнях старались говорить шепотом.

Жестокость Махмуда не уступала его щедрости.

– Карши – мой ученик, – повторил Симон. – Он хочет стать магом.

Новая порция ячменя упала в воду. Султан размышлял. Взвешивал «за» и «против». Поведение мага можно счесть дерзостью и отказать. С другой стороны, одним скороходом меньше, а такой человек, как Остихарос Пламенный, когда он тебе обязан…

И все же – одним скороходом меньше…

– Я не могу вернуть твоего ученика, – наконец сказал Махмуд, светлея лицом. Царственное «мы» исчезло, что говорило о душевном спокойствии и благожелательности владыки. – Он у Открывающих Пути, а не в моем дворце. Но я могу написать послание Открывающим, где уведомлю, что я отказываюсь от этого скорохода. Если жрецы все же рискнут проявить скрытый талант ребенка, они вольны будут продать его кому угодно, но не мне. Впрочем, сидящих на престолах уведомят от моего имени, что Махмуд Менгерид отказался от этого бегуна. И значит, продать его станет сложнее во сто крат.

– Милость владыки безмерна, – Симон склонил голову.

– Не торопись благодарить. Я откажусь от мальчика, но забирать его у Открывающих тебе придется самостоятельно. Кроме этого…

Султан дружески прикоснулся к каменной руке мага.

– Ты должен нам одного скорохода, Симон. В течение года.

– Я сделаю это.

– Хорошо. Так как насчет пира? Газан распорядится…

В бассейне, безразличные к людским заботам, пировали карпы.

Циклопические террасы, будто ступени исполинской лестницы, взбирались к вершине горы – округлой, подозрительно правильной формы. Древний зиккурат? Храм мифической цивилизации гигантов, сгинувшей во тьме веков? Память о нечеловеческих существах, что некогда населяли Землю и, если верить преданиям, доселе спят в глубинах вод, ожидая своего часа?

Ни маги, ни мудрецы не дали бы ответа на этот вопрос.

Гранит террас, в прошлом голых, как ребра скелета, давно занесло песком и глиной. На них проросли самые неприхотливые травы. Умирая, травы удобряли собой почву, превращая ее в плодородный перегной, куда странник-ветер приносил семена уже иных растений. Сейчас террасы были покрыты темными зарослями можжевельника и ядовитого олеандра. Казалось, гора справила себе шапку из зеленого каракуля и надолго задумалась: идет ли ей обнова?

Лишь в одном месте узкая щель рассекала тело горы – от подножья до самой вершины. Солнечный свет не достигал дна расщелины. Издалека она виделась черным провалом в преисподнюю. Однако, если идти по дороге, ведущей из Равии в портовый город Тирмингу, то, встав напротив «спуска в ад», легко было убедиться: впечатление – обманчиво.

Похожая на след от лихого сабельного удара, вблизи расщелина представала в ином виде. Она имела не менее пятнадцати шагов в ширину. Края ее, а точнее сказать, стены были идеально ровными. И наконец, на дне обнаруживалась старательно вырубленная в камне лестница вполне человеческих пропорций, ведущая к вершине.

Что находилось там, наверху, снизу было не разглядеть.

Сейчас по лестнице поднимался высокий, худой как жердь старик в бархатной мантии – лиловой с золотом. Голову старика венчала остроконечная шляпа. Он уверенно взбирался по ступеням, преодолев уже половину пути. Витой посох, в чьем навершии плясала алая вьюга, дробно стучал по камню. Ветер рискнул поиграть с седой бородой странника, но у него ничего не вышло. Борода, тщательно расчесанная и уложенная прядь к пряди, степенно колыхалась в такт шагам, не отзываясь на заигрывания ветра.

Достигнув площадки, венчавшей лестницу, старик ни на миг не задержался, а сразу направился к темной арке. Вход стерегли изваяния: женщина с головой кобры и мужчина с головой носорога. У подножия статуй замерли два живых стража. На вид – люди; только одна более всего походила на змею, готовую к броску, а другой мощью телосложения вполне мог поспорить со статуей-двойником.

Старик остановился, не дойдя до стражей трех шагов.

– Я – Симон Остихарос. Я хочу видеть Верховного.

Тихий голос мага втянулся в арку и эхом загулял в недрах горы. Ответ пришел через две дюжины ударов сердца: