Жемчужница (СИ)

Тритон вскинул подбородок, глядя на присутствующих с неприкрытой злобой, и выпалил:

— Как ты посмел, погань, открыть свой рот, когда…

— Закрой ты свой рот, Говард, — внезапно резко оборвал его Мариан, подняв на мужчину тяжелый взгляд и одним этим как будто заставив его закаменеть, — и не вмешивайся в семейные разговоры.

Тритон дернулся как будто его хорошо отоварили по лицу — и почтительно поклонился.

— Как прикажете, ваше сиятельство.

Мариан кивнул, вновь оборачиваясь к застывшей ледяной статуей Алане, и вдруг усмехнулся, заставляя Ману удивлённо сглотнуть.

— Разве тебя не учили, что говорить перед людьми на родном языке — верх неприличия? — с ехидной ухмылкой спросил мужчина, и за столом вновь повисла липкая тишина, заставлявшая Ману жаться к спинке стула в попытке спрятаться от всего. Однако девушка, фыркнув, покачала головой, и вода, до этого дрожавшая по всей зале, наконец успокоилась.

— А тебя не учили, что запирать дочерей непонятно где, а потом и вовсе забывать про них, тоже верх неприличия? — с приторно-ласковой улыбкой проворковала Алана, присаживаясь обратно на своё место. — Но всё-таки я рада видеть тебя живым, отец, — на этих словах её улыбка на краткое мгновение превратилась в самую искреннюю, ту, которой она всегда одаривает Тики, Изу, близнецов, — тех, кто дорог ей. Но в следующее же мгновение девушка скривила губы в ухмылке, продолжая смотреть отцу прямо в глаз, словно бы ведя с ним какое-то сражение.

— А ты?.. — вдруг выдохнул он, но Алана тут ожесточённо мотнула головой, чуть опустив её к плечу.

— Неважно. Мы здесь не для этого.

— А для чего же? — царь коротко усмехнулся и откинулся наконец на спинку своего стула. И этот стул под ним сразу стал куда больше похожим на трон, нежели когда-либо под кем-то из членов императорской семьи. — Чего ты хочешь добиться, дочь? Может, пойдем домой? — мужчина потер руками лицо, и голос его стал вновь очень усталым.

— Я уже дома, — непререкаемым тоном отозвалась Алана. — И именно этого, собственно, я добивалась.

Ее слова породили в тронном зале волну шорохов и шепотков, и даже тетя Лулу, до этого сидевшая здесь с таким видом, словно это никак ее не касается, бросила на Мариана полный холодного презрения взгляд. И уж с ее взглядом определенно не мог соперничать даже будто сделанный изо льда Говард Линк. А ведь у тети Лулу даже дара не было.

— Значит, — голос царя ощутимо потяжелел, — ты хочешь остаться здесь? В городе на побережье, куда приходит куча народу и где тебя всегда могут поймать и убить? Мы вошли в ворота ни капли не скрываясь, и это уже…

— Вы вошли беспрепятственно только потому, что вас здесь уже давно ждали, — новый голос заставил Мариана дернуться и повернуться в сторону звука.

Говорил Тики, который, очевидно, не выдержал больше собственного молчания, ранее спасающего его от чужого внимания. От молчания, в котором обещал Алане спрятаться как в плаще или в мантии-невидимке.

Тики был бледен, решителен и, откровенно говоря, невероятно зол. И Алана, хоть и метнула в него многообещающий взгляд, оборвать его не решилась.

Мана вообще заметил, что она как будто боялась его прерывать. Не только сегодня, но и всегда.

— Вы… — Мариан склонил голову чуть вперед и теперь рассматривал Микка исподлобья. Мужчина, впрочем, отвечал ему тем же.

— Тики Микк, — коротко отрезал Тики в ответ и заметил: — Ворота, через которые вы пришли, сегодня утром открыли впервые со смерти императрицы Элайзы.

Тяжелый взгляд морского царя стал каким-то… оценивающим.

Мана сжался на своем месте, придвигаясь поближе к Неа и прижимаясь к нему бедром. Ему казалось, он давно сбежал бы отсюда как можно дальше, будь этот оценивающий взгляд направлен не на Тики, а на него. Однако…

Даже сейчас сбегать он не имел права. Он умрет на месте, но все равно будет здесь и своими глазами увидит, что из всего этого выйдет.

Он был должен! В конце концов, он же часть семьи.

— Значит, впервые за четыреста лет, да? — наконец медленно произнес Мариан. — И вы…

— Как видите, мы готовы с вами сотрудничать, — мягко произнес Адам, и Мане показалось, что голос отца — это их спасение. — Мы рады видеть вас в этом дворце, рады принимать в этом зале, и нам… — здесь в голос мужчины прокралась незлая смешинка, — нам очень отрадно, что вы еще ничего не разрушили. Я думаю, вы помните, что это дворец Элайзы, построенный Дорианом для нее и в ее честь. Для нас он — наш дом, наша память и наше наследие.

Мариан, однако, показательно скривился, явно не воодушевившись такой речью, и Адам неуверенно поджал губы, словно бы не понимая, что необходимо было сказать для того, чтобы задобрить морского царя. Тот, и правда, оказался невероятно странным, как и говорил Лави: наплевательски-спокойным, каким-то даже противным на вид, но Мана отчего-то чувствовал ещё и… горечь на него лице. Многовековую горечь и боль, почти такую же, как и на лице Аланы, когда она не прячется за радостными улыбками, когда думает о своём прошлом.

— Дориан, значит… — многозначительно протянул мужчина, смотря на Тики так цепко и холодно, что у Маны внутри что-то потяжелело и рухнуло с гулким стуком вниз. А потом Мариан вдруг перевёл взгляд на самого мужчину, буквально пришивая его к стенке стула, и Уолкер ощутил, как сердце потерянно забилось где-то в горле.

В бордовом глазу у морского царя застыла бешеная буря.

Однако длилось это недолго. Царь осмотрел всех собравшихся и вновь вернулся к Тики, словно видел именно в нем виновника происходящего.

Впрочем, не сказать, что он был так уж далек от истины.

— Так это ты вытащил мою дочь из бухты, — вдруг тихим угрожающим тоном произнес царь, теперь уже ни на секунду не отрывая от Микка откровенно взбешенного взгляда.

Взгляда, который бесшабашного Тики, кажется, совершенно никак не пугал и не трогал. Брат держал себя прямо и смотрел царю прямо в лицо. И когда Мариан задал свой вопрос, он только передернул плечами, как будто этот разговор был ему нисколько не интересен и даже скучен.

— Ну я, — согласился он коротко. — И что с того?

Мариан смотрел на него долго. Смотрел — словно оценивал. Смотрел — словно сравнивал. Смотрел — словно все знал.

А уж в одном Мана был уверен абсолютно точно — царю определенно было известно, кого именно Алана бросилась спасать от карающей длани Сциллы на корабле.

— Значит, это ты… — наконец зарокотал он грозно, с неторопливостью воина, уверенного в своей победе, поднимаясь на ноги. — Ты ее…

Мана примерз к своему стулу, боясь того, что за этим последует, и торопливо обернулся к крепко сжавшему руку в кулак Неа, явно не желающему просто так наблюдать за всем происходящим.

В тронном зале как будто стало не хватать воздуха.

Мана в исступлении от собственного бессилия крепче прижался к близнецу, и тот… тот вдруг обнял его, поглаживая по плечу.

— Он врет, — внезапно закатила глаза Алана, заставляя Неа — разжать кулак, Тики — прекратить испепелять взглядом стоящего за стулом царя тритона, а самого Мариана — тяжело рухнуть на свое место как лишенное какой-либо поддержки чучело. — Я его использовала, чтобы сбежать, ясно? Посмотри на него, отец. Он же белодухий. Это был мой первый шанс на побег за все эти сотни лет.

Мужчина подозрительно нахмурился, словно не веря ей, и со вздохом покачал головой, что-то бормоча себе под нос. Алана смотрела на него из-под полуопущенных ресниц, вновь похожая на древнее божество, вновь напоминая, что в этой зале два существа, которым больше четырехсот лет.

И вдруг рядом с Маной раздался приглушённый смех.

Смеялся Неа — жмурился и прятал лицо на плече у брата, словно бы не хотел рушить своим невоспитанным хрюканьем всю атмосферу, но все за столом уже успели перевести на него кто удивлённые, кто сердитые взгляды.

Мана почувствовал, что готов провалиться сквозь землю.

— Простите, — хохотнул Неа, отстраняясь от брата, и вновь со смешком надул щёки, будто бы изо всех сил сдерживая смех. — На самом деле, мы её втроём вытащили из той унылой бухты ради нашего отца, — с широкой улыбкой доложил он, смотря прямо в глаз Мариану, который сжал губы в тонкую полоску.