Хозяйка большого дома

– Что? – послушно поинтересовался Нат.

– А ничего. Многих отправят в отставку. И Особый отдел не исключение. Чинов Бран не поимел, подвигов не совершил. Славы рода не преумножил. Во всяком случае, – поправился Райдо, – я не слышал, чтобы преумножил. Скорее уж, зная дерьмовый его характер, нажил он не одного врага. А значит, из отдела его как пить дать поперли бы. А со-родичи навряд ли встретили бы его с распростертыми объятиями, потому как Бран сам по себе паскудник, каких поискать. И открывавшиеся перспективы, я тебе скажу весьма хреновые перспективы, не могли Брана не беспокоить…

Нат вновь повернулся к стене.

– Сокровище.

– Именно.

– В личную собственность.

– Или собственность рода, но думаю, там тоже не в курсе, иначе помогли бы разобраться. Бран был жадным. А жадность, Нат, запомни, очень-очень плохое качество. Вредное для здоровья, как видишь.

Мальчишка осклабился. А было время, он и улыбаться умел.

– Итак, у него есть сокровище, есть десяток, который это сокровище способен удержать…

– Трое, – поправил Нат. – В городе остались трое, включая Брана.

– Что ж… логично, чем меньше участников, тем больше доля каждого. Но втроем сокровище не переправить. Небезопасно. Портал не построишь, зона все еще нестабильна. Своим ходом… нет, долго, да и мало ли, на кого напорешься. Все-таки случайности – дело такое… но вот если подождать, пока поле стабилизируется, порталы станут возможны, тем более что места здесь тихие и сейф имеется.

Райдо постучал по стене.

– Ждать было скучно, вот они и развлекались, как умели… развлекались, развлекались… доразвлекались… что-то пошло не так…

И в результате получилось три трупа в запертой комнате, пожар, который явно был устроен нарочно, поскольку гореть здесь нечему. Сбежавшая альва.

– И в связи со всем этим возникают некоторые вопросы… первый, почему Брана не хватились? В Особом отделе нравы, я слышал, вольные, но не настолько, чтобы можно было на полгода пропасть. И второй, почему альве позволили уйти…

– Сама? – предположил Нат.

Райдо покачал головой. Эту версию он отбросил почти сразу:

– Будь у нее возможность, ушла бы сразу. Нет, ее выпустили… она, может, и думает, что шанс представился, а на самом деле – выпустили…

– Цель? Если вдруг расследование…

– Возможно. Это объясняет, почему оставили цепи и свидетельницу, но не объясняет, почему она жива. Понимаешь? Да, внешне красиво. Убила троих. Скрылась. И мотив имелся, и возможность… но в этой истории ее выгоднее было бы прикопать где-нибудь в лесочке. Так оно надежней. А то мало ли, найдут, вопросы задавать станут, докопаются до чего. А ее отпустили. Это неправильно. Нелогично.

Райдо провел ладонью по стене. А Нат озвучил вопрос:

– Оно еще здесь?

– Сомневаюсь… хотя… есть у меня кое-какие мысли, но спешить не будем. Сначала я кое-что выясню…

– Взламывать будем?

– Придержи свои разрушительные устремления, Нат. Зачем портить такую полезную вещь? Просто напишем представителю фирмы. Как-никак я ныне хозяин. У нас в доме бумага имеется?

И бумага, и чернила нашлись, вот только неуклюжие пальцы с трудом управлялись с пером. Но впервые, пожалуй, со времен далекого детства эпистолярные упражнения не раздражали. Напротив, Райдо испытывал глубочайшее удовлетворение и даже азарт, которого прежде бывал лишен.

– Еще одно, – откинувшись в кресле, он пощекотал нос рыжим куриным пером, которому совершенно нечего было делать на рабочем столе, – приглядывай за ней. Если все именно так, как я думаю, то… кто бы ни выпустил альву, вряд ли он рассчитывал на то, что она вернется.

Зима началась ночью.

Ветра свили гнездо в печной трубе, а корка льда сползла с подоконника на стену. Дом же окончательно погрузился в тяжелый муторный сон. И Ийлэ, касаясь стен, слушала тишину.

Замирали молодые побеги. Погружались в дрему корни, защищенные от мороза толстой корой. И все-таки у самой поверхности земли, пропитанной многими дождями, кора эта трескала, и трещины причиняли дому боль. Потом, позже, и они зарастут, заполнившись тягучим соком, остекленев, а быть может, очнутся и спящие почки, выберутся тонкими хлыстами дичающих побегов, которые придется срезать, и дом вновь будет недоволен.

Ийлэ вспоминала зиму.

Эту.

И позапрошлую, которая была почти обыкновенна. И предыдущую. И все зимы, на которые хватало памяти. Вспоминала и вновь рассаживала кукол за столиком, устраивая чаепития, разговаривая с ними шепотом.

– …а вы помните тот бал, найо Шеми? Ежегодный, зимний. Вы, верно, вновь собираетесь и даже заказали платье… вы всегда заказываете платье загодя, и не одно, но дюжину, а последний месяц маетесь с выбором… бал ведь состоится, да?

Она кутала куклу в тряпье.

– В тот год вы выбрали наряд из двухцветной тафты и весьма рассчитывали, что зимнюю корону отдадут вам. А мама пришла в белом… белое на белом… зимняя вышивка… и алмазное ожерелье… а мне досталось золото… желтое на желтом – тоже красиво, но белое ярче… и корону вручили ей. Вы очень обиделись. Но ничего, найо Шеми, в нынешнем году у вас не осталось конкурентов…

Корона из проволоки, найденной тут же, в сундуке, легла на спутанные волосы куклы.

– А как поживает ваш супруг? Надеюсь, он пережил войну без потерь… конечно, я уверена, он ведь благоразумный человек. Вы всегда это говорили… и торговля его не претерпела ущерба… быть может, напротив, если знать, с кем торговать, то… ах, я говорю о вещах, о которых не пристало упоминать молодой девушке? Уж извините, не буду больше… вы ведь танцуете?

Ветра завывали вальс.

А быть может, Ийлэ лишь казалось, и эта музыка звучала в ее голове, но она была такой громкой, навязчивой, что Ийлэ не способна была удержаться.

Куклы кружились. Кланялись друг другу, притворялись вежливыми…

– Все играешь? – Пес смазал петли, и теперь дверь на чердак открывалась бесшумно. – Я зайду?

Он всегда спрашивал разрешения, но никогда не давал себе труда дождаться его. Вот и сейчас переступил порог, привычно наклонившись – пес был слишком высок.

– Как ты?

Ийлэ пожала плечами: обыкновенно. Так же, как вчера, позавчера и за день до того.

Дайна больше не появлялась. И денег своих назад не требовала. Наверное, это неспроста. Ей нужно было, чтобы Ийлэ ушла из дому.

Для чего?

Она боится, что Ийлэ расскажет правду? Глупость. Если и возникнет такое желание, то кто ей поверит?

– Ты… здесь не мерзнешь? Я одеяло принес.

Он положил его на пол, благоразумно не приближаясь.

– И свитер… это мой, он тебе великоват будет, но зато теплый. Я его у одной старушки купил. Она коз держала, и из козьего пуха нитки. Я знаю, что такие – самые теплые. Ты не смотри, что ношеный, его стирали… честно. Правда, у Ната со стиркой не очень получается… у него вообще с хозяйством не очень получается, хотя он старательный.

Ийлэ склонила голову набок.

– Надо бы в город съездить, прикупить кое-чего, но… погода мерзотная, из дома выглядывать никакого желания. А Ната гонять, так он чисто из вредности купит не то. – Райдо опустил крышку сундука и сел сверху, ноги вытянул. – Сколько ты будешь здесь прятаться?

За прошедшую неделю он неуловимо изменился.

Ийлэ разглядывала его исподволь, а он не мешал. Сидел. Молчал. Ждал ответа? Она не желает с ним разговаривать.

Обычно он приносил еду, а сегодня только одеяло и свитер.

Сидит, шевелит ногами… носки вязаные, полосатые, надо полагать, у той же старухи купленные, из пуха козьего… и брюки домашние измялись… папа никогда не позволял себе ходить в мятых брюках. А клетчатых шерстяных рубашек в его гардеробе вовсе не было.

Белые сорочки. Домашние костюмы из мягкого вельвета ли, из тонкого сукна. Летом – непременный светлый лен, который мнется, и это отца раздражает, но лен уместен в жару.

– Ийлэ… послушай… холодает, а чердак – не лучшее место для ребенка… и для тебя тоже… ты вроде и ешь, но куда все уходит? – Райдо наклонился, опираясь ладонями на собственные колени. – В тебе же не понятно, в чем душа держится…