Ведьмин век

и ее с четырех сторон. Задохнувшись от боли, она вдруг вспомнила, как в стенах горящего театра Клавдий Старж накрыл своей волей одновременно с десяток разнообразных ведьм.

Боль ушла.

Теперь она сидела в тесной клетке. Бесплотной клетке, установленной его волей; усилие, по-видимому, было нерядовым, потому что на лице Великого Инквизитора явственно блестели в свете факела бисерные капли пота.

– Извини… Я должен воспользоваться превосходством в силе. Пока оно у меня есть, это превосходство.

Он шагнул вперед – Ивга зажмурилась. И, не открывая глаз, ощутила прикосновение его ладони к своей собственной, онемевшей в колодках руке.

– Ивга.

Она хотела снять с него ощущение вины, явственно скользнувшее в этом еле слышном зове. Она хотела сказать, что отвратительные колодки уже почти не мешают. Что еще несколько шагов по желтой змеиной спине – и она одолеет и клетку; она совершенно искренне хотела об этом сказать, но вовремя прикусила язык.

– Клавдий… Ладно. Только не уходите.

* * *

Он привык к свету факелов. За много лет он научился работать при диком и древнем освещении – но сейчас огонь тяготил его. Беспокоил. Приходилось прикрывать глаза.

Возможно, было бы легче, если бы он говорил с ней. Но минута тянулась за минутой, Ивга молчала, он молчал тоже, смотрел в усталые лисьи глаза и с ужасом понимал, что осуществить задуманное с каждой секундой труднее.

Если вообще возможно.

Служебная кобура, которую он надевал под мышку в основном тогда, когда хотел произвести впечатление на очередную любовницу, умелой рукой превращена была в ножны. И, прижавшись холодным боком к теплым человеческим ребрам, там помещался теперь изогнутый серебряный кинжал. Ритуальный нож, некогда извлеченный Клавдием прямиком из сердца заколовшейся ведьмы.

«Ты умрешь, Великий Инквизитор.»

«Все умрут.»

«Все умрут тоже, но ты умрешь раньше. Нерожденная мать ждет тебя… будет ждать… Довольствуйся тем, что ты видишь глазами…»

Основное чувство, владевшее им весь этот долгий день с утра и до вечера, не было ни страхом, ни удивлением, ни бойцовской решимостью; то была обида, почти детская и оттого особенно неприличная. Клавдий Старж горько обиделся на судьбу.

Именно с таким выражением лица пожилая соседка выговаривала своей пожилой, досадно оскандалившейся собачке: «Хельза, как ты могла?!»

Как ты могла, думал Клавдий утром, расхаживая взад-вперед по своему заваленному картами кабинету. И не мог определить, кому он пеняет – безнадежно потерянной ведьме-Ивге или собственной бесчестной судьбе, которая с ухмылкой предала ему прямо в руки матерь-ведьму, оглушенную и, кажется, не вполне осознающую себя…

К четырем часам дня из Дворца Инквизиции был эвакуирован весь вспомогательный состав и часть основного. Референт Миран долго маялся, разрываясь между показным благородством, искренней привязанностью к патрону и обыкновенным житейским благоразумием – последнее победило, референт виновато хлопнул ресницами и сдал Клавдию все свое хозяйство в порядке