На Другой Стороне

— В каком же он классе? — спросил Денис, схватив маму за коленку. Ему нравилось прикасаться к шелковистой ткани этого платья, воздушного, как зефир.

— Он не ходит в школу, — сказала мама, досадуя, что её план отвлечь сына провалился. — Когда-то он ходил в детский сад.

— Я помню, помню! — радостно заявил мальчик. — Он был вот таким высоким, в красно-синей кофте и со шляпой. Ещё у него были белые кудрявые волосы. Он любил сидеть возле моей кровати — той самой, с бортиками, — когда я засыпал…

— Нет, малыш. Ну какие белые волосы, да ещё тем более кудри? Посмотри на нас. У меня волосы коричневые. У твоего папы — чёрные, и чёрная борода… хотя кудрявая, этого не отнять. То, что ты помнишь — хотя я удивлена, что ты действительно это помнишь — клоун, которого мы привезли из Амстердама. Он был из ваты и платяной ткани, а шляпа — из крашеного картона. Его порвал Рупор, и мы его выбросили. (Рупором звали пса за громкий голос, из-за которого частенько ругались соседи). Мальчик притих и ждал продолжения.

— Что касается братика… — мама ступала на тонкий лёд. Отец, схватив было газету и вознамерившись спрятаться за ней, аккуратно, как змею, сложил её на коленях, наблюдая за женой и сыном. — Это было ещё до тебя. Ты тогда существовал только у нас с папой в головах, поэтому ты уж точно не мог быть с ним знаком. Просто… он так и остался малышом, а ты родился и вырос.

Это поставило мальчика в ступор. Брови отца нависли над глазами, словно тучи. Возможно, ему хотелось надрать кому-то уши.

— Он что, сейчас маленький? Ходит в сад и играет с пластиковым паровозом? — спросил Денис.

И тут мама не выдержала. Слёзы хлынули из её глаз ручьями. Папа поднял её за плечи и, сурово взглянув на сына, увёл в комнату. А тот сидел, пытаясь уразуметь, как вопрос может так легко расстроить взрослого. Он уже знал, что есть опасные вопросы, острые, особенно такие, которые касались маленьких секретов мамы от папы, или крошечных папиных тайн, вроде сигарет, которые он хранил на балках под козырьком крыльца. Однако этот вопрос… он другой. К горлу подкатил комок. Мальчик несколько раз неуверенно хныкнул, но по-настоящему плакать не стал, он уже вышел из возраста, когда можно вволю порыдать из-за любой мелочи. Кроме того, зачем расстраиваться, когда ты только что узнал такую прекрасную новость! Мальчик подумал с минуту и решил, что этот день станет эпохальным. Даже эпохальнее дня, когда ему наконец-то купили новый велосипед, двухколёсный, со скоростями и ручными тормозами, как у взрослых.

Да, определённо это так.

Рыдания в соседней комнате утихли ещё не скоро. Сначала они стали глухими, и Денис понял, что мама теперь плачет, уткнувшись отцу в подбородок или в плечо. Что всё-таки её так расстроило? Денис пошёл гулять.

Первым делом он решил посетить детский сад, в который когда-то ходил и сам. Это была отличная идея. Где же ещё искать, как не вокруг пластикового паровоза? Денис прекрасно его помнил: яркий, красный, с большими жёлтыми колёсами и четырьмя прицепными вагонами. На него можно было усесться верхом и ехать, держась за трубу, прямиком в Торонто, город в Австралии, намалёванный на стене.

Сейчас разгар летних каникул, асфальт приятно-тёплый и, словно спина зебры, в полосах от следов шин. Школа, этакая прямоугольная разновидность медведя, впала на лето в спячку. Главный недостаток детского сада, насколько помнил Денис, в том и заключался, что в такое прекрасное время — время беготни по гаражам, игр в войнушку и в конкистадоров в ближайшем лесу (Денис с раннего детства обожал наблюдать за старшими мальчишками), ты вынужден собираться с утра и тащиться с кем-то из родителей в душную коробку сада с его пусть и многочисленными, но давно надоевшими игрушками и занятиями.

А вот теперь свобода! Бинго! Кавабунга! Крутяк крутятский! Денис готов был снова и снова повторять любимые словечки — только они могли передать его восторг. Однако в жизни каждого человека наступает время, когда нужно посмотреть назад. Вернуться к корням после долгих странствий. Снова вспомнить, как оно было, пересмотреть ошибки детсадовских лет с высоты своего возраста и жизненного опыта. Денис считал, что такое время для него наступило. Тем более нашёлся к тому великолепный повод.

Запихав руки в карманы, он отправился по знакомой с детства тропинке между пунктом приёма стеклотары и веломастерской, мимо пары двухэтажных коттеджей вроде того, в котором обитало их семейство. В одном из них жила Полина, она только-только пошла в первый класс, совсем ещё слюнтяйка; в другом — две одинокие старухи, приходящиеся друг другу сёстрами. Одна из них любила смотреть на детишек со второго этажа и мило улыбаться, ещё она горстями швыряла из окна конфеты. Другая вечно возилась на пятачке земли возле дома; руки у неё были по локоть в земле, а ногти, страшные длинные ногти, напоминали зубья от старой ржавой грабли. Она была угрюмой, вечно недовольной, и дети привыкли обходить старых сестёр за версту (издалека никогда нельзя было сказать наверняка, кто из них идёт тебе навстречу).

Не вынимая рук из карманов и сохраняя важный вид, Денис проследовал мимо вахтёрши. Она даже не подняла взгляда от кроссворда. Наверное, приняла его за пришедшего навестить старых воспитателей выпускника, кем он, по сути, и являлся. А может, просто не заметила из-за монументального своего стола, хотя Денис изо всех сил пытался казаться повыше.

Он прошёл мимо малышни, которая как раз с весёлыми криками тянулась на обед (по мнению Дениса, ничего интересного их там не ждало; «сникерсы» обыкновенно дают по пятницам, бананы по вторникам — а сегодня среда; ни туда, ни сюда), внимательно вглядываясь в каждое лицо и надеясь, что знание, которое взяло и без спросу вторглось к нему в голову, поможет опознать собственного брата. То есть теоретически он должен быть похож на Дениса, но сам Денис не питал на этот счёт иллюзий. Бывало (особенно в раннем детстве), он не мог узнать себя в зеркале и ревел так, что сбегался весь дом, и Рупор заводил свою вечную шарманку: «Вуф…вуф…вуф…». «Просто удивительно, как это ты до сих пор не увязался за какой-нибудь цыганкой, перепутав её со мной», — смеясь, говорила мама.

— Ба, какие люди! — от изучения светящихся ребяческих рожиц Дениса отвлёк дружелюбный возглас воспитательницы. Несмотря на то, что ей было всего двадцать четыре года, Денис про себя считал её старой. Когда тебя называют дядей или тётей, считал он, тебе ничего не остаётся, кроме как присматривать себе подходящую краску для волос, которые, без сомнения, вот-вот начнут седеть. Или покупать очки, чтобы хоть чуть-чуть отсрочить старческую дальнозоркость. — Сам Денис Станиславыч! Ути-пути-какой-ты-вырос!

— Я ищу своего брата, — сказал Денис. Он терпеть не мог сюсюканья. — Мне сказали, он ходил в сад.

Воспитательница, тётя Тамара, прикрыла ладошкой рот. Она была стройная, но с круглым лицом и удивительно краснощёкая.

— Сладкий мой! Да кто же тебе сказал-то?

Опять этот вопрос. Денис скрестил на груди руки.

— А вот никто. Сам догадался.

Поняв, что на воспитательницу надежды мало, он предпринял самостоятельные изыскания. Нашёл паровоз, великолепно-красную, похожую на столб пламени, трубу которого за прошедшие годы пересекла не одна трещина, а из четырёх вагонов осталось только два. Но и около него ни одного малыша, хотя бы предположительно напоминающего его брата, не наблюдалось. Тётя Тамара тем временем куда-то звонила. Глаза её были красны. Когда она закончила разговаривать, Денис спросил:

— Мне интересна одна вещь, тётя Тамара, одна простая вещь. Почему же все, кроме меня, знали о существовании моего — моего! — брата? Так, знаете ли, не честно. Скажите хотя бы, как его звали.

Стараясь подражать голосу отца, он разбавил свой мальчишеский голос недовольным, даже сердитым тоном. Тётя Тамара окончательно расстроилась: она достала белый в синюю крапинку платок и выуживала из уголков глаз хрустальные слезинки.

— Масимба, — сказала она. Нос её был заложен.