Люди... Твари...

– И что с того? – пружиной взвился на ноги гибкий. – Это достойные люди.

– В твоих устах это странно звучит, Эль Гато. Люди – и вдруг достойные. Могу напомнить. Память у меня хорошая.

– Люди разные бывают.

– Отцы, например.

– Да, Отцы, – с вызовом отозвался гибкий.

Гравольф задумчиво рассматривал синеватый металл копейного наконечника.

Волк никак не мог понять. Кто те, с кем разговаривает Старший? Они точно не были людьми. От них, от них самих несло зверем. Не от одежды, покрывающей их тела: пошитая из хорошо выделанных шкур, она несла еще запах своих бывших хозяев, но совсем слегка. Лобастый удивленно наклонил в сторону голову. От гибкого, растворяя в себе человечий запах, плыла тяжелая волна странного кошачьего аромата. А вот от другого пахло братом. Волком. Но не был он волком. Не был.

– Гато, я с удовольствием поговорю с последователями того восторженного мальчика, но потом. Сейчас меня ждут. Я объявлюсь сам, – наконец прервал молчание Старший.

– Ты идешь в Урочище, – спокойно сказал гибкий.

– Да. – В ответе мелькнуло удивление.

– Ты хочешь встретиться с Гневным Жеребцом. – Гибкий не спрашивал, утверждал.

– А тебе-то что до этого? Или твоим отцам?

– Тебе не стоит торопиться. – Гибкий оскалил в улыбке зубы. Желтоватые, крепкие, с острыми гранями. В лицо противника толкнулась волна смрада, так не вяжущаяся с изящным обликом воина. – Ведь ты прав. Здесь лишь треть моей стаи. А две трети, как ты понимаешь, в Урочище.

Старший мрачно усмехнулся.

– Отцы прислали тебя со Словом. Значит, ты прошел Обряд.

Малоприятная улыбка стала еще шире.

– Да. И ничего со мной не произошло. Я так же могу перекинуться. Я так же быстрее всех живущих. Я…

– А Искру ты чувствуешь? – Все время улыбающееся лицо заострилось. В глазах плескалась боль и еще что-то. Может быть, жалость.

– Ты опять о своем? Никогда я не чувствовал в себе этой Искры. Слышишь – никогда.

– И потому так затаптывал ее, заливал, и в себе, и во всей стае. Но теперь дело не в этом. Так, значит, ты прошел Обряд.

– Да.

– Тогда молись, чтобы воины твои попали в лучший, а не худший мир.

Гибкий напрягся.

– Их четыре десятка, – шепотом почти выкрикнул. – Этого хватит и на пастыря, и на ублюдков.

– Слепец. Ты когда-нибудь видел, как бьется Гневный Жеребец? Хотя когда ты мог это видеть… Он ведь всегда был для тебя добрым пастырем. А никогда ты не думал, Котенок, – лицо Гато исказила недовольная гримаса, – почему доброго старика так странно называют?

Гато молчал.

– Котенок, ты можешь поплакать над четырьмя десятками своих. Или молча скорбеть, скрипя зубами. Ты ведь приобрел такую дурную привычку у презираемых тобой людей.

Забывшись, Эль Гато действительно скрипнул зубами. Волк негромко в ответ клокотнул горлом.

– Ты так и не научился говорить, – опять попенял Старший. – Не ярись. Просто скажи мне, где назначена встреча и с кем. Я приду. Ведь я, – он грустно улыбнулся, – Старший.

Волк с любопытством смотрел в лицо того, кого Старший называл Котенком. Люди бы, наверное, испугались, а ему было интересно.

И без того крепкая, как кулак, физиономия гибкого воина вдруг заходила желваками, натягивая кожу. Нижняя челюсть пошла вперед, удлиняя лицо. Губы раздвинулись, обнажая белоснежные клыки. Эль Гато еще ниже припал к земле, все больше становясь похожим на того, чье имя носил. Только таких больших котов волк никогда не видел. Он оскалился, обнажил зубы для схватки с извечным врагом.

– Р-р-рлау, – бичом хлестнуло горловое рычащее заклинание Старшего, и Эль Гато разогнулся.

– Не смей смеяться надо мной, Гравольф. У меня есть свои Старшие.

– Отцы? – В голосе босоногого воителя вдруг прозвучала такая горечь, что волку вдруг захотелось заскулить. Как тогда, давно, в детстве.

И дерзкий Эль Гато вдруг потупился. Ответил. Глухо, как из-под земли:

– Отцы.

Гравольф быстро перебросил копье в левую руку, а правую протянул в сторону Эль Гато. Воздух между ними ощутимо загустел. Одетый в волчью душегрейку воитель запоздало бросил ладонь к рукояти меча.

Из-под доспеха потупившегося Эль Гато медленно поплыла широкая серебряная цепь, вытянулась в сторону Гравольфа, с громким звоном лопнула, рассыпая звенья, и в ладонь его со шлепком влетело тяжелое серебряное кольцо.

Одним слитным движением взлетел на ноги Эль Гато. Мутными кругами с визгом разорвали воздух вырванные из голенища узкие мечи. Взвыли и застыли, глядя в глаза Старшему.

– Как ты посмел, нечисть? – страшно прорычал гибкий.

– Нечисть?! – удивился Старший. – А почему серебро не кипит, разъедая нечестивую плоть? И я не ору, ослепленный силой освященного талисмана?

На мгновение дрогнули искрящиеся острия мечей. Но застыли вновь.

– Как же тебе заморочили голову. – Так горько прозвучали эти слова, что волку опять захотелось заскулить. И после недолгой паузы добавил: – Дитя.

И клинки рухнули.

Волк был хорошим учеником Седых Наставников и помнил эту странную сказку Народа. Старую-старую сказку.

Давно, когда Тот-Кто-Создал сотворил Мир, он сразу сотворил и его Народ и другие Народы. И приходил к ним, и бродил с ними по лесам, по горам и долинам, наслаждаясь красотой своего творения. И не грустил и не удивлялся тому, как Народы добывают себе пропитание. Напротив, сам Создавший учил Народы и новым охотничьим уловкам. Учил и те Народы, на кого охотились, как оборонить себя и потомство от добытчиков. И подолгу бродил он, забывая о своем Логове, том, что пряталось за Небесной Твердью. Ибо знали Народы, что нет у него на земле жилища.

Охота охотой, но часто Народы и бились друг с другом, ибо у всех были сильные. А лишь в бою с равным сильный себя показать может. Для охоты же слабые есть. Старым, слабым и немощным нет места в Мире. Кто же с этим будет спорить?

Но Тот-Кто-Создал ходил везде невозбранно. Ел то же, что и Народы. То с добычей ходил, то с добытчиками. И узнали Народы, что там, где поспит Тот-Кто-Создал, Искры дыхания его остаются. И если тот, в ком силы много, Искру ту в себя примет, сильнее и мудрее становится. Вождем в Народе своем.

Но горе, если слабому та Искра достанется. Мудрее он становился, но сильнее – никогда. И гибнул. Хоть добычей был, хоть добытчиком.

Стали у таких вождей детеныши странные рождаться. Бывало, что на Народ был похож тот детеныш, бывало, что нет. Те, кто истинное обличье Того-Кто-Создал знали, говорили, ему подобны те детеныши. Только слабы они были, и много сил требовалось вождям, чтобы вырастить их. Но когда те в силу входили, не было у Народов равных им по мощи и мудрости. И заслуженно Старшими их звать стали, ибо долго жили они и самые старые из Народа всегда помнили их зрелыми и могучими. И легко было Старшему перетечь из облика странного в облик Народа своего. А вот детеныши у таких Старших рождались разные: одни, что подобны Тому-Кто-Создал были, так и оставались в подобии том. И через много времени так много стало их, что Народу этому имя дали – Люди. Другие же, что на Народ свой похожие народились, всю жизнь легко свой облик меняли.

И больше становилось тех Людей, и больше, ибо не давали Старшие их добычей назвать. Потом разрешили, только поздно. Забыв родство, на все Народы Люди ополчились. Теперь говорят про себя, что Тот-Кто-Создал их сотворил, и сотворил лучшими.

А те, вторые… Не наследовали они мудрости Старших. И вообще в них мудрости не было. Силой и Народы свои они превосходили, а жестокостью – Людей. Потому что лишь Люди для развлечения охотятся.

И стали они изгоями для Народов и оборотнями для Людей. И завещали своим потомкам лишь ненависть. К Народам – потому, что чужды они им. К Людям – потому, что чужды они им. А сильнее всего – к Старшим. Ибо создали они их. Подарив лишь Силу, не наделив мудростью.

И Народы, и Люди отвечали им тем же. Лишь Старшие – любили, ибо не могли ненавидеть потомство свое. Детей своих.