Где плещет прибой

Последний лондонский житель в старинном плаще, что некогда носили мои друзья, подошел к набережной и перегнулся через парапет – поглядеть, на месте ли я. А затем ушел, и больше я людей не видел; они сгинули вместе с Лондоном.

Спустя несколько дней после того, как исчез последний из жителей, в Лондон вернулись птицы – все певчие птицы до единой. Заметив меня, они поглядели на меня искоса, склонив головки, а затем отлетели чуть в сторону и защебетали промеж себя.

– Он согрешил против человека, – говорили они, – это не наша распря.

– Поможем ему, – решили они.

Перепархивая с места на место, они приблизились ко мне и запели. Рассветало; по обоим берегам реки, и в небе, и в чащах, что некогда были улицами, пели сотни птиц.

По мере того, как свет разгорался все ярче, птицы пели все громче; все более густым роем кружились они над моей головой, пока не собрались целые тысячи, а потом миллионы, и вот, наконец, взгляд мой различал только плотную завесу трепещущих крыльев, озаренных солнцем, да тут и там – проблески небесной синевы. Когда же все звуки Лондона окончательно потонули в ликующей песне, душа моя покинула кости, что покоились в яме среди ила, и по песне стала карабкаться к небесам. И казалось, будто между птичьими крыльями открылась аллея, уводящая все вверх и вверх, а в конце виднелись отворенные врата Рая – одни из малых врат. И тогда я узнал доподлинно, что ил меня больше не получит, потому что я вдруг снова обрел способность плакать.

В это самое мгновение я открыл глаза: я лежал в постели лондонского дома, за окном в кроне деревьев щебетали ласточки, приветствуя свет яркого утра; лицо мое было мокро от слез, потому что во сне человек теряет над собою контроль.

Я встал, и распахнул окно в сад, и простер руки, и благословил птиц, чья песня пробудила меня от тревожного векового кошмара.