Драконье горе

– Ой! – состроил дежурный испуганное лицо. – Смотрите – средство массовой информации притопало! Да твой листок читают два десятка человек и то исключительно рекламу! Массовая информация о том, какой наш губернатор умница!

Мы еще долго могли бы обсуждать милицейско-журналистские проблемы, если бы в этот момент на лестнице, ведущей на второй, руководящий, этаж отделения не появился его начальник, полковник Быков Василий Васильевич. Я тут же метнулся к нему, а он совершенно неожиданно попытался резко изменить курс своего следования и вернуться наверх. Однако я был моложе и потому успел перехватить дородного полковника уже на второй ступеньке.

– Информации для прессы не имею! – сурово и непреклонно заявил Василий Васильевич, делая шаг в сторону и намереваясь обойти меня. Однако я быстро сместился, перегораживая ему путь, и в свою очередь не менее сурово поинтересовался:

– Вы считаете, мне стоит обратиться в городскую прокуратуру?!

Полковник посмотрел мне в глаза долгим отеческим взглядом, потом зыркнул в сторону завозившегося дежурного и устало вздохнул:

– Пройдемте ко мне в кабинет, там поговорим…

Я пропустил полковника вперед и двинулся следом. Первый этап борьбы за информацию я выиграл – со мной согласились поговорить.

В кабинете начальника отделения было просторно, но делово. Мебель стояла здесь уже многие годы и была настолько массивной, что казалась вросшей в старый, натертый мастикой паркет. Полковник опустился в свое монструозное кресло, бросил на совершенно чистый стол фуражку и кивнул на кресло для посетителей. Я присел на самый краешек этого полудивана, опасаясь потеряться в его необъятной глубине, и уставился на хозяина кабинета. Тот, поморщившись, словно увидел перед собой рецидивиста, ушедшего в несознанку, спросил:

– Так что вас интересует?…

– Меня интересует, где сейчас может находиться старший лейтенант Макаронин? – коротко ответил я.

– Макаронин… – задумчиво протянул полковник и замолчал на долгую минуту. А затем очень осторожно начал объяснять.

– Видишь ли, пресса, последнее время старший лейтенант не слишком хорошо себя чувствовал. И то сказать, нагрузка у моих орлов сам знаешь какая – и не доспят, и вовремя не поедят, то драка, то семейный скандал, то бомжи в подвале, то беспризорники в теплотрассе… А людей в отделении раз-два и обчелся… Но наш коллектив, несмотря на объективные трудности, с честью решает поставленные перед ним задачи. Кривая раскрываемости преступлений неуклонно растет, бандитизм, например, практически полностью искоренен с территории района…

– Макаронин куда делся?… – довольно грубо вышиб я полковника из наезженной колеи доклада. Он поперхнулся хвостом незаконченной фразы и хмуро взглянул мне в глаза. В его взгляде была тоска.

– Макаронин… – еще более задумчиво повторил он. – Так я и говорю, последнее время старший лейтенант плохо себя чувствовал…

– В чем же это плохое самочувствие выражалось? – задал я быстрый наводящий вопрос. – У него живот болел, старые раны ныли или голова с похмелья гудела?

– К-гм! – снова поперхнулся полковник, но не стал вступать со мной в полемику по поводу нравственного облика своих «совершенно непьющих» сотрудников. – Скорее у старшего лейтенанта появилась некая навязчивая идея, которая… мешала ему выполнять свои служебные обязанности… Именно это я ему и сказал, когда он в очередной раз попытался мне эту идею доложить…

– Какая идея?!

Я был серьезно удивлен, поскольку никаких навязчивых идей Юркая Макаронина никогда не имела и не могла иметь в принципе. Не могла Юркина голова выдать какую-либо идею, я-то это точно знал!

Василий Васильевич замялся, но потом все-таки решил поделиться с прессой:

– Я тебе скажу, только ты этого в своей… газете не печатай… Впрочем, даже если ты это напечатаешь, я скажу, что ты это сам выдумал, над тобой и будут смеяться…

И он выжидающе уставился на меня.

– Хорошо, – сразу же согласился я. – Пусть эта информация будет не для печати. У меня вообще-то задание разыскать старшего лейтенанта… или его тело, а там видно будет, что писать, а что нет.

Полковник покачал головой и неожиданно полез в стол. Порывшись в ящике, он протянул мне лист бумаги, на котором корявым макаронинским почерком было выведено:

Я дважды очень внимательно прочитал сей документ, а потом поднял задумчивый взгляд на полковника. Тот понял мою невысказанную мысль и немедленно ее подхватил:

– Вот и мы думаем, что он находится в какой-нибудь… больнице. Правда, пока что найти его не удалось, но это дело времени. Он ведь в таком состоянии… – полковник потряс рапортом, – мог и в другой город укатить… В поисках, так сказать, мифологических алиментов.

Я поскреб макушку.

– Да, такое действительно в газете публиковать не стоит. А вы не пробовали поговорить с этой самой Фоминой? Может, она что-то знает?

– Да конечно пробовали! – облегченно воскликнул полковник, поняв, что ему не угрожает идиотская публикация. – Милая женщина. Живет одна с собакой. И собака у нее такая умница!…

Я поднялся из гостевого кресла:

– Не буду вас больше задерживать… Большая просьба, когда Макаронин найдется, сообщите мне. А потом мы бы вместе с вами подумали, как подать этот случай растревоженному населению. Может быть, в виде вашего интервью?…

Предложение о сотрудничестве на ниве журналистики польстило начальнику отделения настолько, что он поднялся из-за стола, проводил меня до дверей кабинета и, прощаясь, сердечно пожал мне руку. А я, выйдя из отделения, немедленно направился по указанному в рапорте адресу.

Вторая Вагонная улица оказалась раздолбанным переулком на самой окраине города. Застроен этот образчик областной архитектуры был небольшими одно-двухэтажными домишками, больше напоминавшими загородные дачки. В самом начале улицы, на доме номер один, висела мемориальная доска из нашего местного песчаника, которая сообщала, что Вторая Вагонная улица получила свое название в честь второго вагона, выпущенного местным вагоностроительным заводом – гигантом первой пятилетки, в 1930 году.

Я с интересом прочитал эту замечательную надпись и побрел на противоположную сторону, рассчитывая, естественно, обнаружить там дом под номером два. Однако такового не оказалось. Аккуратная хибара, обшитая снизу доверху новой вагонкой, гордо несла на своем боку цифру «4».

Довольно долго я в растерянности топтался возле этого четвертого дома, и наконец на его крылечке появилась тетка средних лет в замызганном халате и с веником в руке. Уставившись на меня подозрительным взглядом, она грозно помахала в воздухе своей хозяйственной принадлежностью и неожиданно заорала удивительно тонким голосом:

– Ты что это, бандитская морда, присматриваешься?! Я вот сейчас собаку спущу, будешь знать, как возле маво дома ошиваться! Ишь, ухарь нашелся, тропинки здесь натаптывать!…

Впрочем, особого испуга я почему-то не испытал – может быть, потому что веник был довольно потрепанным. Вместо того чтобы, как ожидала женщина, припуститься прочь, я шагнул к небольшой калитке и, облокотившись о штакетник, спросил:

– А вы мне не скажете, куда оттащили дом за номером два? Он ведь должен стоять как раз на этом месте.