Изобретение инженера Комова

— Правильно изволили заметить, господин Комов; слона я проиграл. На войне как на войне… Однако же, как это прикажете понимать — научная работа?

— А очень просто. Хоть это и далеко от моей специальности, но сейчас я готовлю монографию о хроматической абберации кварцевых линз. Думаю издать в Лондоне. Шах королю..

— Короля мы прикроем. Значит, хроматическая абберация? Так-с… В таком случае разрешите полюбопытствовать — для чего же вам понадобился ящик детонаторов? И как он к вам попал из порохового склада?

Комов пожал плечами. Решительно передвинул коня.

— Как попал? В писании сказано: неисповедимы пути господни…

— Неисповедимы? — переспросил есаул и, почти не глядя, сделал ответный ход ладьей.

Комов внимательно смотрел на доску. В дерзких, с темным ободком глазах мелькнула усмешка.

— Вы проиграли, господин есаул, — сказал он. — Шахматы — это искусство. Грубая сила здесь не котируется. Ваш ферзь погиб.

— Погиб, — согласился есаул. Быстро, не думая, рванул по диагонали слона к черному, прижатому в угол королю.

— Шах. Следующий ход — мат.

Выигрыш был мастерский — с жертвой ферзя. Комов присвистнул, рассмеялся.

— Поздравляю, господин Кульнев. Вот уж не подозревал…

— Итак? — желтые глаза есаула цепко смотрели на Комова. — Детонаторы у вас там? — он кивнул на дверь, скрытую бархатной портьерой. — Может быть, посмотрим?

Комов подошел к шкафчику, достал начатую бутылку коньяка, налил себе и есаулу.

— Ваше здоровье, господин Кульнев. Есаул потянул дверь — она была заперт.

— Ключ?

Комов сказал весело:

— К чему? Я же говорил — детонаторы там. Сегодня привезу еще два ящика.

Есаул нажал на дверь, она заскрипела.

— Одну минуту! — Комов порылся в карманах, протянул есаулу плотный, вчетверо сложенный лист бумаги. — Взгляните.

На гладком, с гербовой печатью листе значилось: «Коменданту порохового склада полковнику Бурсаковскому. Выдать подателю сего господину Комову требуемое количество детонаторов и динамита. Начальник штаба верховного правителя генерал Лебедев».

Рябоватое лицо есаула покрылось бурыми пятнами.

— Какого же черта вы молчали? — грубо сказал он. — Если есть разрешение генерала Лебедева…

Комов громко рассмеялся. Придвинул есаулу рюмку.

— Реванш, господин Кульнев. В отместку за шахматы. Пейте, коньяк отличный…

Мостков и Воротынцев отошли от стены. Сели к столу. С улицы донесся стук копыт.

— Плохо, — сказал Мостков. — Отсюда нужно уходить.

— Комова я знаю, — задумчиво проговорил Воротынцев. — Вместе учились. Странный человек. Но доносить не будет. Я другое думаю — можно было бы воспользоваться разрешением Лебедева. Довести динамит до Куломзино не так-то просто.

Мостков с сомнением покачал головой.

— Если Комов узнает…

— Не узнает, — перебил Воротынцев. — Сделаю так, что не узнает… Ну, соглашайся!

Мостков помолчал Достал кисет с махоркой, свернул цигарку.

— Ладно. Попробуй. Но помни — о восстании ни полслова. Прежде всего выясни, как к нему попало это разрешение. И для чего ему понадобился динамит.

Мостков взглянул в окно, нахлобучил меховой треух, скользнул в дверь. Сергей Николаевич смотрел на потухшую печь, ждал. Потом вышел в коридор, постучал к Комову.

Дверь открылась рывком.

— Ну? Кто?.. Воротынцев? Вот встреча! — Комов обрадованно засмеялся — Заходи, Сергей Николаевич, раздевайся, у меня тепло. Черт, вот встреча! Ты же мне нужен, сегодня только думал — как тебя разыскать…

Он придвинул кресло к высокой, в изразцах печи.

— Садись, садись… Как ты нашел меня? Случайно? Ха… Сегодня у меня день случайных встреч. Только что был есаул из контрразведки. Подлец, даже родословную знает. И родителя вспомнил, и университет… Эх, было золотое время! — Комов быстро шагал, почти бегал по комнате. Говорил громко, оживленно. В больших, с темным ободком глазах лихорадочно отсвечивали огоньки. Худощавое, бледное лицо порозовело. — Сколько воды утекло. Но ничего! Все впереди… Все возьму, за все годы… Ты что сейчас делаешь?

— Работаю на чугунолитейном.

— А с большевиками как? — и не дожидаясь ответа: — Ладно, твое дело. Молчи. Я другое хочу знать — что думаешь дальше?

Воротынцев пожал плечами, промолчал. Комов подтолкнул кресло, сел рядом, совсем близко.

— Глупый вопрос — сам знаю. Такое время, живем на вулкане… Ну, да я не об этом. Хочешь со мной работать? Дело огромное, миллиардное…

Комов принес коньяк, нарезал бисквит.

— Выпьем, Сергей Николаевич. Выпьем за ум, за дерзость…

Воротынцев удобнее устроился в кресле, потянулся к папиросам — на столике лежала начатая пачка. Комов вновь наполнил рюмки.

— Помнишь, в гимназии учили легенду об Архимеде? При осаде Сиракуз Архимед зеркалами сжег римский флот… Выпьем за старика Архимеда — он навел меня на великую мысль.

Комов поставил рюмку, надломил бисквит. Говорил тихо, серьезно:

— Тепловые лучи. Оружие, которого не знал мир. Сомневаешься? Вижу, по глазам вижу… Зря. Сто семьдесят лет назад Бюффон построил зажигательный прибор из нескольких десятков зеркал. Этой штукой удавалось зажечь лежавшую в ста шагах смолистую сосновую доску. Но это ерунда, детские игрушки! Чтобы сжигать на расстоянии в одну версту, потребовались бы зеркало высотой с Эйфелеву башню… Формулу Манжена помнишь? Освещенность прямо пропорциональна яркости источника света и его площади. Площадь зеркал увеличивать нельзя, прибор должен быть небольшим. Но яркость… За счет концентрации теплового пучка ее можно сделать огромной. Он налил коньяку, быстро выпил.

— Хочешь посмотреть?

Не ожидая ответа, открыл дверь за бархатной портьерой.

— Идем!

В просторной комнате неярко горела электрическая лампочка. У завешенного окна лежал странной формы прибор — нечто вроде опрокинутого набок самовара. Короткая, сужающаяся труба была направлена на дверь. На полу валялись куски жести, окурки, обугленные доски.

Комов возился с прибором. Подсоединил провода, обернулся к Воротынцеву: «Смотри!» — и рванул рычажок.

В «самоваре» что-то ахнуло, загудело, забилось, и узкий — с вязальную спицу — световой луч прорезал комнату. В нем ярко вспыхивали пылинки. На стене задымились обои. Комов молча водил аппаратом. Световой луч потускнел, вспыхнул дважды и погас. Когда глаза Воротынцева освоились с полумраком, он увидел на стене выжженное: «Комо…»

Комов радостно улыбался, глаза поблескивали.

— Ну, как?

Вернулись к креслам. Комов жевал бисквит, подливал себе коньяк.

— Это начало. Проба пера, — он покосился на Воротынцева. Тот молчал. — Я начал с порохов. Ничего не выходило — медленно горят. Перешел к динамиту. Зверская штука! Дважды аппарат разносило на куски. Но зато мощность поднялась. И все-таки мало. Теперь думаю попробовать гремучую ртуть. Раздобыл детонаторы…

Воротынцев покачал головой.

— Гремучая ртуть — инициирующее взрывчатое вещество. Гореть она не будет, произойдет взрыв.

— Возможно, — Комов взволнованно шагал по комнате. — Возможно. Поэтому ты мне и нужен. Я в физике и химии пас… — он вплотную подошел к Воротынцеву. — Слушай, Сергей Николаевич… Мы знаем друг друга не первый год. Я предлагаю тебе войти в компаньоны.

Воротынцев снял пенснэ, прищурил близорукие глаза.

— Допустим, что аппарат построен. Что дальше? Комов ответил не сразу. Задумчиво смотрел на огонь:

— Война покончила с сентиментальной болтовней. Гуманность, прогресс, цивилизация — вздор, вздор. Человечество признает только силу. Мой аппарат — это сила. Не собираюсь ее отдавать. Да и некому. Капитализм идет на спад — в этом я с большевиками согласен. Но только в этом. Наивная мечта — с безграмотными мужиками перекроить Россию. Не верю. Последнее слово за нами, инженерами. Управлять должны ученые, инженеры. Капитализм привел к мировой войне. Дальше некуда, большевики начали с гражданской войны. Спасибо. Мы, инженеры, должны сказать: «Хватит!» Рабочего можно заменить автоматом, механизмом, наконец, неграми из Центральной Африки. А без ученых, без инженеров мир погибнет в неделю, Станут заводы, не выйдут в море корабли, остановятся поезда, не будет света, воды, хлеба… Люди вернутся к пещерным временам… Если этого не понимают, нужно внушить силой.