Берег ждёт (СИ)

- Но я не могу...

- Можешь. Ты вчера это сделала.

Кая чувствовала, что он был прав. Но еще страшилась того, что ей и самой-то хотелось оставить все в прошлом, скинуть старую кожу, отказаться от нелепых правил, которые отбирали у жизни все краски!.. Но вот так взять и остаться голой... Во всех смыслах.

"Вот если бы он смягчился, и хотя бы поуговаривал, что ли...", - пронеслось у нее в голове, но он и не собирался. Ей оставалось только одно, принять новые правила; и если для него это было нормой, и ничего дурного с ним не случилось, значит, это сможет стать нормой и для нее.

Она потянула шнурок, стягивающий сорочку на шее, и медленно начала вылезать из мокрой одежды, представляя, что это, действительно, старая шкура.

...Когда солнце напрямую коснулось бледной, никогда не загоравшей кожи, когда ветер ровно прошелся от макушки до стоп, не сдерживаемый никакой преградой, когда Кая ощутила такое простое физическое чувство, о существовании которого она и не подозревала, до нее вдруг дошло, что именно этого ей и не хватало в жизни, именно для этого она ночью, в чем была сиганула из окна и пешком, почти до утра добиралась до Леса-у-Гор, а потом до хрипоты орала, звала дракона, и плакала, и просила защиты, а он вопреки своим же словам, о том, что "любой индивид способен добиться желаемого сам, если действительно этого хочет", просто посадил ее на спину и пошел через лес, петляя, путая след, пронзая материю пространства, подыскивая место, где можно будет перевести дух и уже тогда во всем разобраться...

- Правда, необычное чувство, когда линяешь первый раз? - спросил он теперь уже гораздо мягче.

Кая кивнула.

Штурм осторожно, чтобы не напугать, взял ее на руки:

- Главное, ничего не бойся!

- Не буду, - пообещала она.

Он немного потоптался на песке, потом его задние лапы спружинили, крылья с легким хлопком наполнились потоком ветра и дракон со своей ношей завис невысоко над берегом, а затем несколько раз взмахнув крыльями оказался над острыми гранями сверкающих волн.

- Ничего не бойся! - снова повторил он и бросил девушку в воду...

Кая ощутила эйфорию, как если бы это чувство было стихией и физически являлось кристально-чистой водой, пронизанной теплом и светом. Где-то рядом, с грохотом, серебристо-черной чайкой в воду спикировал Штурм...

Озеро уже не было стерильным и безжизненным, оно наполнилось радостью, плеском, смехом, громовыми возгласами и пронзительными веселыми взвизгами. Солнце проникало в толщу воды и тело, выжигало, вымывало усталость и боль, из разума и из плоти. Грязь, предрассудки, страхи, безропотная, тупая покорность, не оседали илом на светлом песчаном дне, а сгорали тут же, на месте, где их заставали солнце, вода, ветер и радость. Кае еще никогда не было так легко, свободно и радостно. Никогда прежде мир не касался ее так отчетливо и не был воспринимаем ею во всех красках. Даже простая стирка своей нехитрой одежки казалась ей чем-то удивительным; а когда мокрое и чистое все ее скромное имущество расположилось сохнуть на песке, а сами путешественники устроились в тени деревьев, и эйфория потихоньку стала угасать, пришло радостное опустошение, оно расслабило и придавило к земле, заставляя растянуться на мягкой, теплой траве.

Кае казалось, что все ее чувства материальны, и сладкая усталость и нега укрывают ее мягким, невесомым покрывалом, а покой теплым ветерком гладит волосы и плечи... Невероятное чувство свободы еще никак не удавалось уложить в какие-либо понимаемые рамки, да и не хотелось это делать, хотелось, просто, наслаждаться безграничностью этого ощущения.

Штурм тоже испытывал давно позабытые чувства. Это наслаждение радостным, солнечным покоем, усталостью после шумного купанья и веселой возни... Дыханием дремлющей новорожденной души рядом...

Он приоткрыл глаза и посмотрел на Каю, да, она чувствует себя, словно только что родилась, но не вытолкнута в холодный грубый мир, а вынырнула в теплом идеальном мире, полном гармонии и любви. Он протянул к ней лапу и пододвинул к себе поближе. Кая сонно потянулась и открыла глаза, изучая его серые ладони:

- Меня всегда занимали твои руки, - пробормотала она.

- Лапы, - поправил Штурм.

- Руки. Они, как человеческие, только очень большие и когти... Но очень красиво... - Она с шумом втянула теплый полуденный воздух; от дракона шел легкий дегтярный аромат. - Когда я была совсем-совсем маленькая, я вечерами одна играла в тени, - Кая приложила свою ладонь к ладони Штурма, - я протягивала руки к свече так, чтобы тень одной руки была настоящего размера, а вторая - большая-большая, и смотрела как они соприкасаются там, на стене... Это был, как будто, параллельный мир, где я могла видеть чудеса, которых в моей жизни не бывает.

Она не закончила монолог никаким поучительным или, хотя бы логически завершающим выводом, оставив дракона гадать, к чему она рассказывала все это, или что она имела ввиду. Возможно, ничего, кроме того, что рассказала. Теперь она, просто, дремала, прижавшись к нему. На Штурма тоже накатывала дрема, ему тоже было сейчас легко и хорошо. Он придвинул свою морду к ее лицу, нос защекотали мокрые волосы и запах травы и ветра.

- Чертов межвидовой барьер... - пробормотал он.

Кая не поняла, но потянулась и обвила его шею руками, прошептав:

- Рядом с тобой померкли самые хорошие люди. Они стали просто хорошими людьми.

Полуденный сон в мире, где нет опасности, кроме той, которую приносишь ссобой, может быть бесконечно сладок и безмятежен, но ближе к вечеру обоих разбудила не столько прохлада, сколько сильный голод. И вот тут-то рай оказался не совсем раем: никакой рыбы или дичи вокруг не наблюдалось, а плоды на деревьях были в крайне малых количествах и в основном на верхушках самых высоких деревьев, да еще и размерами не превосходили небольшое манго. Впрочем, на вкус они были ничего и даже напоминали тот же манго, но утолить голод дракона таким образом представлялось крайне сложным. Когда начало смеркаться их общей добычей стала огромная куча хвороста, небольшая кучка плодов местного манго и пара горстей орехов, которые Кая собирала особенно рьяно, потому что это единственное, что она могла сделать самостоятельно, к тому же охота на дикие орехи позволила ей согреться - скудной высохшей одежонки все-таки не хватало, чтобы сохранить тепло, хотя было не особо холодно, но вечерняя свежесть и голод заставляли зябнуть.

Когда Штурм, наконец, это заметил и с одного плевка запалил костер, Кая уже сидела, подтянув к стучащим зубам дрожащие колени. От вида посиневших губ и ногтей Штурм почувствовал укол жалости. И нежности.

- Я сожалею, - признался он, - но, боюсь, до следующего вечера мы отсюда не сможем выбраться.

- В смысле? - не поняла Кая.

- Карманы -штуки своеобразные. Это тупики, которые захлопываются, как ловушки, но, можно сказать, что замочки там с часовым механизмом. Иногда карман тебя держит несколько минут, иногда может продержать месяц.

- Месяц?! - ахнула Кая.

- Нет-нет, не бойся. Здесь мы так долго не пробудем. Когда попадаешь в карман, никогда не знаешь заранее, сколько он тебя продержит. А когда ты уже на месте, то чутье подскажет, сколько.

- И что же говорит чутье? - в голосе девушки было беспокойство.

- Чуть больше суток. - он постарался улыбнуться улыбкой, которая могла бы сойти за человеческую, но вышло все равно очень саркастично - Так что с голоду умереть не успеем.

Но Кая все равно настояла, чтобы все орехи достались ему ("Какой-никакой, а белок!"), а сама достала из своей котомки нож и принялась нарезать себе манго на импровизированную тарелку из широкого листа.

Эту котомку, откуда появился нож, Штурм видел и прежде. Она всегда была при ней, когда Кая отправлялась бродить по окрестностям достаточно далеким от замковых стен. Конные и пешие прогулки иногда длиною в целый день были роскошью, которую иная особа королевской крови даже и в мысли бы не допустила. Охрана, расписанный в сотню пунктов день, пристальное внимание придворных - все это в норме делало любую отлучку экстраординарным происшествием, но не в случае Гвенсикаи Рапрандской.