Хроники Потусторонья: Проект (СИ)

Как же болит голова…

Моё страдание, впрочем, никого не привлекает и даже не интересует. Но в этом нет ничего удивительного. Кому интересен штатный психолог Московского УВД, страдающий от головной боли в одном из немногочисленных кабинетов ОВД «Зябликово», что на улице Мусы Джалиля, дом 5, корпус 6, в душный московский день 12 июля, лета Господня 2006 года?

Никому не интересен, и правильно: нечего тут толпиться, без вас духота. А ещё грозы ходят постоянно… И эти, сотрудники, тоже ходят и ходят, и ходят туда-сюда, чтоб их всех.

Нельзя отвлекаться. Мне нельзя отвлекаться. У меня есть дело. Даже не так — Дело. Вот оно, в безликой картонной папочке с прихотливым, однако, заглавием:

«Мастер иллюзий».

История там, конечно, мутная: пареньку шьют убийство девушки. Паренёк, впрочем, отпирается как может: мол, не было убийства, и всё тут. И даже более того — девушки никакой не было. А была, значит, одна только иллюзия.

То есть либо паренёк психический, либо косит под психического, но довольно умело, потому как ни один, даже самый матёрый следователь пока что ничего доказать не смог. Да и ведёт себя паренёк на диво спокойно; так ведут себя серийные убийцы, или социопаты. Ну или больные синдромом Урбаха-Вите, у которых страха вообще нет.

Или же он всё-таки правду говорит, но тогда вообще нелепица получается, потому что девушку видели, чему и свидетельства имеются, и свидетели опрошены, и показания собраны, и выглядит всё довольно складно.

Выглядит-то складно, да не складывается.

А потому звонит мне вчера полковник Фёдоров, Евгений Михайлович, и говорит: так мол и так, привезут тебе завтра Иллюзиониста, будешь его допрашивать. Да не один, а с профессором Максимовым.

Эх, Евгений Михалыч, благодетель ты мой! Что же ты, зараза, делаешь? Ведь профессор Максимов — это хуже, чем жара, гроза и головная боль, вместе взятые. Вот уж через кого будут мне страдания, так это через Максимова, ибо сей пузырь психиатрических наук есмь зануда редкостная, самомнения и самолюбия исполненная.

Словом, не жалеет полковник ценных кадров, совсем не жалеет.

Максимов, что характерно, ко мне испытывает схожие чувства и, уверен, уже не раз посетовал, обливаясь потом в «пытошной» (как ласково прозывают здесь кабинет для допросов), на полковниково бессердечие и судьбу-злодейку, которая снова свела его с Германом Сергеевичем Кастальским — пренеприятным типом, которого профессор ненавидит и боится, а отчего — сам не знает.

Впрочем, пора. Максимов в «пытошной», думаю, пропарился до нужной кондиции, так что теперь не плеваться ядом будет, а потеть и захлёбываться.

Туда ему и дорога.

…

В пытошной людно. И здесь эти сотрудники. Всё снуют, снуют, создают видимость кипящей работы.

Ну и Максимов, конечно. Как я и думал: сидит, профессорюга, очки, потом заплывшие, носовым платком протирает. Платок у него белый и, что характерно, преизрядно грязный, но Максимова этот факт, похоже, нимало не смущает. Глянул на меня косо, на моё самое дружелюбное (при подобных обстоятельствах) «здрасте» состроил мерзкую улыбочку и высоким своим, противным голоском пропел:

— И вам не хворать, господин психолог.

Это он так думает меня из равновесия вывести. Ха! Наивный старый мочевой пузырь! Подобной дозой яда тебе не убить даже комара! Видя моё спокойное, преисполненное благородства лицо, профессор поджимает нижнюю губу и трясёт брылями. Только б не заржать, только б не заржать…

Но тут дверь открывается, и пристав вводит задержанного.

Господи, да он же совсем мальчишка! Сколько ему — 20? 22? В деле, конечно, всё это записано, да кто ж запоминать-то станет.

Вот он стоит, с ноги на ногу переминается. Симпатичный. Не смазливый, а вот по-хорошему симпатичный парень. Волосы светло-русые, с каким-то чудным серебристым отливом, а глаза голубые, и лицо такое простодушное, доброе, открытое. Хотя внешность, конечно, бывает обманчива…

Ладно.

— Садитесь, — говорю. — Курить будете?

Присел на краешек стула (интересно), посмотрел на меня так, будто я ему жизнь спас. Даже как-то не по себе от такого взгляда. Не люблю таких, если честно. Люди, обычные — они вот как Максимов, например. С ними просто. Смотришь на такого и всю его подноготную видишь. Он ведь старикан не то чтобы плохой, просто вредный, занудный, едкий. Язва сибирская. Неприятный тип, с каковым лучше дела вовсе не иметь, потому как ничего хорошего от него всё равно не дождёшься.

Или вот полковник Фёдоров, скажем. Простой, честный человек. «Слуга царю, отец солдатам». Потомственный милиционер, строгий, но справедливый. Старая школа, уходящая натура, в молодости был, верно, что твой Жеглов. Настоящий полковник, словом.

А такие вот, как этот — как там его? — совсем другой коленкор. На вид — ангел божий, Иешуа Га-Ноцри, а вот что у этакого ангела в голове — поди разбери. Если так рассуждать, мог и убить. Потому что, ну кто поверит (особенно если все улики — косвенные), что этот херувим девушку убил? Убийцы, они ведь какие? У них же на лице написано, в глазах прочитано. А тут…

Максимова подобные материи, похоже, нисколько не волнуют. Сидит себе, как толстый Будда, только губами шевелит. Или не шевелит? Тьфу, как же жарко…

— Так что, курить будете?

— Нет, спасибо, я не курю. Спасибо!

Бр-рр…

— Кхм, ладно. Фамилия моя Кастальский, Герман Сергеевич, я психолог. А это — Максимов… Эдуард Владимирович, профессор психиатрии.

Господи, как же болит голова! Давление, что ли, скачет? Пятьдесят два года, Герман Сергеич, это вам не юность безусая. Здоровьице-то уже не то, не то… То ли ещё будет, ой-ой-ой. Господи, поскорее бы уже всё это закончилось…

— Как вас зовут?

— Валентин.

— Полностью, фамилия-имя-отчество.

— Звезда, Валентин Иосифович.

С ума сойти. «Звезда»? Это что же за фамилия такая? «Иосифович» — еврей, значит? А может, он всё это выдумал? Может, это у него псевдоним? Ну, он же иллюзионист… То есть, тьфу-ты, что это я! Звезда. Гори-гори, моя звезда, м-мм…

— Год рождения?

— 1981.

— Место рождения?

— Село Тайнинское, это в Мытищах. Московская область.

— Да, я в курсе… Место проживания?

— Там же. Никуда не переезжал.

— Хорошо. Место учёбы, работы?

— Я, господин психолог…

— Можно просто Герман Сергеевич.

— А-а… Я, Герман Сергеевич, нигде не работаю и не учусь.

— Иждивенец? Инвалид?

— Нет… Я раньше дворником работал. И плотничаю немного.

— Учились на плотника?

— Нет, меня отец научил.

— Ага. Отец. Хорошо… Семейное положение?

— Холост.

— Родные есть кто? Отец жив?

— Нет, он умер шесть лет назад. Мама… умерла в прошлом году. Много нервничала…

— Нервничала… М-м… В смысле, мои соболезнования.