Дороги богов

На суше из рук воинов добычу подхватывали встречающие. Добытое сообща и еще не поделенное надо было отнести в град, но личные вещи несли наособицу. Поход был удачен, и на берегу звенели радостные голоса.

Вместе с другими рабами я бросился разгружать добычу. Внутри у меня все ходило ходуном от зависти — я хотел, чтобы хоть часть этих мехов, кувшинов с иноземным вином, узлов с товаром, тканей, украшений было добыто моим мечом. Оставалось уповать на то, что однажды великий Тор-громовержец заметит и меня. Я был уверен, что он услышит мою молитву.

Поскольку я был все-таки сыном свободного человека, мне позволялось заходить в дружинный дом, где жили мой отец, братья и холостые воины. Поэтому я, отнеся свой узел, остался в огромном пиршественном зале, где пока еще было сумрачно и прохладно от каменных мрачных стен, но уже суетились рабы, убирая и готовя большой пир. Добычу свалили у камина, в котором можно было зажарить целого быка. Викинги задержались у корабля — они на своих плечах вынесли его из воды, оттащили под навес, осмотрели днище, сняли мачту и убрали весла и только после этого пришли в дружинный дом, где и, не дожидаясь вечера, устроили дележ.

Первым то, что ему было по нраву, отбирал сам Эрик Медведь. Потом наступал черед его сыновей, потом — кормчих и бедных родичей, сражающихся под его знаменами, а остальное разбирали простые викинги. Не смея приблизиться, прижавшись к стене, я жадно смотрел на них. Меня не прельщали золото и украшения, тюки тканей и шкуры, вино и рабы. Но среди этих никчемных для меня вещей были и редкие мечи, тонкие, чуть изогнутые, необычайно острые и легкие. Откуда их привезли, я не знал, но все бы отдал за такой меч. Я чувствовал себя викингом, я хотел быть таким, как они!

Эрик Медведь горстями черпал из небольшого бочонка золото и украшения — судя по всему, собранные с населения какого-то городка как откуп. Кроме драгоценностей, он взял себе те самые тонкие чуть изогнутые мечи, меха и яркие ткани — подарить жене, госпоже Идуне. Забрав свое, он выпрямился и вдруг заметил меня — забыв осторожность, я подобрался неприлично близко и едва не дышал в затылки викингам.

В первый миг, заметив его взгляд, я здорово испугался — отец мог подумать, что я собираюсь что-нибудь украсть. А рабу не положено было иметь что-либо свое — все, что его окружало, и он сам, принадлежало хозяину. За воровство убивали. Но отец не думал сердиться. Вместо этого он поманил меня и указал на связанные меха:

— Бери!

Я взвалил куль на плечо и пошел за Эриком Медведем, уже чувствуя себя счастливым. Следуя за отцом, я прошел в заднюю часть дружинного дома, где за перегородкой жили сам Эрик Медведь и его жена, госпожа Идуна. Рядом, в отдельной клети, сложенной только наполовину из бревен — низ был каменным, — хранились сокровища. Поскольку руки у меня были заняты, отец сам запалил от огня в камине смоляной факел, первым сходя в клеть.

Я застыл на пороге, не смея вздохнуть. До сих пор никто из рабов не сходил по высоким, вырубленным в земле ступеням — не должно рабам видеть сокровищ хозяев. В клети было темно — свет исходил только от факела в руке отца — и холодно. На полу стояли бочонки и кувшины, на рогожах и просто так валялись узлы, вдоль стен выстроились сундуки. В пазы меж бревен и плотно пригнанных друг к другу камней были вбиты крюки, на которых висели связки шкур, оружие.

Не дав мне осмотреться, Эрик Медведь ткнул факелом в узлы:

— Клади туда!

Я послушно свалил свой груз и, благо на меня не смотрели, остался стоять почти в середине сокровищницы разинув рот. Многое из того, что принесено сюда, вскоре покинет эти стены — золото и монеты будут переплавлены в слитки или женские украшения, меха и ткани оденут госпожу Идуну, кое-что пойдет в счет выкупа, когда Торвальду придет пора приводить в дом молодую хозяйку. Он уже давно собирал выкуп, но отец всегда будет рад помочь сыну. Что-то станет подарком соседу или вообще будет продано летом на торгу. Но, повторяю, меня это интересовало только потому, что все проданное можно было обратить в золото, а на золото купить оружие. Все мои ровесники, если не были детьми рабов, давно носили у пояса мечи — в пятнадцать лет не быть воином означало позор, с которым я не желал мириться.

Невольно выискивая взглядом мечи, я заметил, что Эрик Медведь, пройдя к стене, повесил на вбитый в стену крюк богато украшенную камнями и золотом уздечку, составлявшую часть его доли. Отец очень любил своего коня, носившего имя Слейпнир, в честь восьминогого коня самого Одина, и одаривал его как женщину, убирая самой дорогой упряжью. Седла, уздечки, попоны — у белого как снег Слейпнира было все. Несколько раз я видел красавца коня под седлом и не удивился жесту отца. Пристальнее вглядеться в уздечку меня заставило другое — крюк в стене очень напоминал крестообразную рукоять меча!

Я даже ущипнул себя — так хотелось иметь оружие, что оно уже начало мерещиться. Но тут отец отвел руку с факелом, и та часть клети погрузилась во тьму.

— Ты еще тут? — нахмурился он, заметив меня. — Пошел вон! Делом займись!

В два прыжка я выскочил вон.

Вечером был богатый пир, и даже нам, рабам, у стола нашлось место. На таких пирах запрещалось присутствовать лишь строптивым или наказанным за какую-то провинность. Мы сидели за нижними столами и пили пиво и брагу, как и викинги. Старые своды дружинного дома, что помнили еще прадеда Эрика Медведя, содрогались от заздравных кликов. Викинги орали хвалы своему вождю, вспоминали добрым словом его молодых сыновей, хвалили сами себя. Отдельно пили за кормчих, умеющих развернуть драккар в самом узком фиорде, обойти скалы в бурю и чуять под водой мели, как матерый волк чует засаду. Хвастались, кто сколько добыл рабов и золота, кто доблестнее сражался. Некоторые складывали о своих деяниях стихи-висы.

Меня охватил неуемный восторг. Подняв свой рог с брагой, я орал вместе с викингами громче всех рабов-трэллей, привскочив с места, и готов был броситься к верхним столам, чтобы быть ближе к тем, кому я от души завидовал и чья участь казалась мне единственной достойной человека. Я кричал до тех пор, пока кто-то из рабов — тоже венед, как и моя мать, — не дернул меня за локоть, силой усаживая на место.

— Нашел чему радоваться! — выговорил он мне. — Что в этом хорошего?

Я сердито вырвал руку.

— Ты ничего не понимаешь! — воскликнул я. — Они — лучшие, избранные! Викинги — повелители морей! Сами боги охраняют их!..

— Чтобы надевать рабские ошейники на всех прочих! — Венед уже достаточно набрался браги и стал необычайно разговорчив, чего обычно за ним не водилось. — Радуйся, конечно, мне-то что!.. Но тебе, трэллю, среди них никогда не найдется места!

Если бы мы оба знали, как мало осталось этого «никогда»! Но в тот час я обиделся и отвернулся от трэлля, с горечью сознавая, что он на сей раз был прав. В самом деле, как мне доказать отцу и остальным, что я достоин быть викингом? Меня ведь даже не ввели в род, я оставался рабом, как и все прочие.

Однако скоро моя печаль рассеялась. Шум за верхними столами поутих, люди замерли, подняв кубки и рога и оборотившись в одну сторону. На освещенное светом очага пространство медленно вышел Ольгерд-скальд.

В этот миг я и подавно забыл о недавней обиде! Ольгерд-скальд был лучшим певцом среди всех окрестных градов. Поговаривали, что он мог предсказывать будущее и накладывать чары. Ему были ведомы руны, и он был самым мудрым в округе, не считая жрецов, которым боги открыли тайны бытия. Скальд мог стать одним из них и наверняка был жрецом.

Поклонившись собранию, он принял из рук мальчика-раба арфу и запел. И сразу же в зале установилась торжественная тишина — затаив дыхание, мы слушали Ольгерда-скальда, что воспевал последний поход Эрика Медведя и его сыновей: