Шесть Царств (СИ)

Несостоявшейся убийца вышел из недостроенного здания и с ножом в руке подбежал к мужчине, чтобы добить. Тот лежал на крыльце подъезда тихо, будто спал. Кожа его посинела, а лицо выражало ледяное, неестественное спокойствие. Только тоненький ручеек крови с правого уголка губ свидетельствовал --  что-то тут не так. Он и вправду спал. Тихо и спокойно. А Азиф решал, стоит ли его добить или нет? И вдруг он почувствовал внезапно накатившую слабость --  это, наконец, сказалось бодрствование длиной в несколько дней. Значит, всё нормально, хозяин удовлетворен. Значит, не надо убивать, такой он нравится хозяину больше.

Он бросил взгляд туда, куда ушел старик. Там над лесом плескалось недавно вскрывшееся море, отражающее свет утреннего солнца. Слабого солнца, которое не способно отогреть эту дикую, страшную и непонятную страну. Периферийным зрением Азиф взглянул на мужчину в красном пуховике --  из груди у того торчит почти метровый кусок разбитого зеркала. Он взглянул на него прямо --  крепкий мужчина мирно спит на сером асфальте. Необычно, конечно, но нет белесых теней, жутких стариков и прочих ужасов, поднимающих пушок на затылке.

Азиф убрал нож и пошел по улицам поселка. У одинокого дворника он узнал, где гостиница. Как ни странно, дворник прекрасно владел английским. Азиф снял номер и проспал совершенно счастливым почти сорок часов. Проснувшись, он поехал в аэропорт и сел на самолет до Хабаровска. В Америку он возвращался куда более бодрым и веселым.

Часть первая: Весна

Полтора года спустя...

Вспоминаете ли вы детство? Сам знаю, что вспоминаете, и с каждым годом чаше, и оно кажется вам удивительнее и удивительнее. Всё в детстве раскрашено яркими красками, потому что новое --  всегда яркое. В этих воспоминаниях даже самый незначительный эпизод кажется важным и теплым. Глупым, иногда бессмысленным, но ярким, важным и теплым. Определяющим. Словно первые десять-пятнадцать лет отбирают красоту, цвет и чудо у остальной жизни. Если представить наш мозг тетрадью, детство написано там разноцветными пастами, а остальная жизнь лишь сухие строчки --  ровный подчерк клерка.

Лето здесь теплое, но не жаркое и всё утопает в желтых солнечных лучах. Зима --  это игра в снежки, возможно, каток или лыжи и непременно горка и санки. Ну, или дощечка под задом. Горка может быть высотой в метр, но все мы, скатываясь с нее, смеялись, пугались и возвращались домой радостные по самый помпон шапки. Осень в детских воспоминаниях утопает в золоте и опавших листьях, почему-то всегда кленовых. А весна... а вот весна как раз серая и такая школьная. Весна в десять лет еще не имеет значения. Гормоны пока не носятся по венам, вгоняя тело в весенний любовный гон; весна приобретет очарование позднее. В детстве она всего лишь предбанник к лету и свободе. Да, лето, конечно, помнится лучше всего. На втором месте идет зима, оттого, что в это время не надо так часто ходить в школу, ибо каникулы. Каникулы! Летом они больше, а зимой меньше, но и летние, и зимние пролетают очень быстро, оставляя за собой легкое разочарование, но только поначалу. Проходят годы и мы вспоминаем лето. Его игры во всё, что угодно, и зиму вместе с горкой и снежками. Эти воспоминания, как приличный коньяк, становятся только лучше с годами.

В детстве всё кажется чудесным и большим, и только потом мы приписываем чудеса "несформировавшемуся" мозгу ребенка. Только когда нам объяснят: чудес не бывает, а человек произошел от обезьяны, мы забываем детство, а потом вспоминаем... Вспоминаем те маленькие чудеса и они кажутся такими трогательными. Глупыми, да, но трогательными. Но дети еще не знают, что они глупые. Взрослые пока не считают нужным рушить чудеса. Со временем это можно сделать легче. Я думаю, чудо лучше всего рушить в подростковом возрасте. Тогда голова находится в плену у весны и чудеса отступают. Вообще, чудеса очень легко сдают позиции. Если не нужны - они уходят. Всегда будут люди, которым нужно чудо. Чудо никогда не останется в одиночестве. Просто в детстве оно ищет, с кем сможет ужиться. Ищет нужных людей меж миллионов детей Мира и порой находит...

Дети полностью уверены, что живут в волшебном месте. Пусть это маленькая деревня или большой город --  неважно. И даже чем место меньше, тем оно волшебней. Конечно, могут быть волшебными и такие города как Москва, но там, где много людей, машин и зданий, тяжелее создать свой маленький мирок и населить маленькими чудесами. В детстве чудеса маленькие, и, если так можно выразиться, --  робкие. А еще лучше сказать: деликатные. Они ни в коем случае не повредят ребенку, а вот взрослому могут и еще как могут. Правда, у взрослых есть защита --  они просто не верят в чудо. Но иногда чуду наплевать, веришь ты или нет. Порой оно вмешивается в жизнь и ломает ее. На склоне лет мы говорим о таких случаях: "Не повезло". Но чудо с удачей всегда рука об руку. По сути дела они --  одно и то же.

Настоящие чудеса, большие или маленькие, лучше всего видны детскими глазами. Вот давайте с вами вместе посмотрим глазами ребенка на самый обычный городок, а вернее поселок и даже поселочек. И не просто ребенка, а глазами птенца чайки. Ну, так нам будет лучше видно.

Вот маленькая чайка совершает первый полет. Она уже достаточно покрылась перьями и, наконец, смогла вылететь из гнезда. Ей всё интересно в этом новом мире, она хочет осмотреть место, где родилась. Она взлетает и устремляется туда, где живут странные птицы, не умеющие летать. Она поднимается выше и выше, она летит, летит...

Чайка, конечно, этого не знает, но поселок называется Заветы Ильича. Местные прозвали его проще --  Заветы. Население маленькое, тысяч пять-десять, да и сами Заветы невелики. Хотя это не самый обычный поселок, даже если не искать в нём чудес. Во-первых, он стоит на берегу моря между двумя небольшими городами-портами. Первый и главный --  Советская Гавань (ее тоже сократили до Совгавани) и второй --  Ванино. Совгавань административный центр, а Ванино портовый. Заветы спрятан между ними, но в прошлом --  это секретный поселок. Там, в небольшой бухточке, стоят два когда-то самых больших авианосца в мире: "Минск" и "Новороссийск". Они законсервированы и ждут часа, когда их купят китайцы на металлолом. Там же пришвартовались подводные лодки, тоже законсервированные, но их никто никому продавать не собирается, ибо они атомные. Они просто качаются на волнах и ждут, пока атомный реактор перестанет представлять опасность и их спокойно спишут. Или они уже списанные, этого ни я, ни чайка не знаем. Именно эти корабли, вкупе с подъемными кранами и воинской частью, чайка видит первой. Чайка смотрит на горизонт --  где-то там за водами остров Сахалин. Она летит вдоль берега, вдыхает соленый морской воздух, бросает пару криков другим чайкам и, наконец, видит маяк.

Он довольно старый, собственно, если бы чайка полетела в другую сторону, она нашла такой же. Но этот маяк особенный. Есть в нем что-то зловещее, что-то такое, заставляющее перья встать дыбом. Быть может, потому, что неподалеку кладбище? Чайка разворачивается и летит над лесом. На побережье растет волшебный парк, меж него протоптаны десятки тропинок. Три человека просто гуляют там, наслаждаясь первыми теплыми деньками, а один мужчина даже совершает пробежку вместе с собакой. Но вот длинная каменная лестница - выход в Заветы. Лестница ведет к памятнику в виде катера. Самый настоящий катер стоит на каменном постаменте, от него к пирсу тянется другая лестница - железная. На ней многие ступени отсутствуют, к пирсу добраться не так просто. На крайний случай рядом протоптана тропинка, но очень крутая, спускаться по ней тоже опасно. Сам пирс устремляется в море метров на тридцать, на нём частенько рыбачат мужики: кто со спиннингами, кто с поплавочными удочками. Чайка бросает последний взгляд на море и летит исследовать сами Заветы.