Буря

Робин, как помнит читатель, был отослан Троуном вместе с двумя сынами своими на осаду, или же взятие Самрула. Он так и не разлучался уже со своей Мцэей, которой называл не иначе, как сестрою, и с которой беспрерывно шептался о чем-то. Поначалу, на них, конечно, косились, приговаривали: «Что это за чудище?» — через некоторое время стали правда узнавать в одной половинке этого «чудища» — Мцэю, которую уж если видел кто, так потом и до самой смерти не мог забыть — многие, ведь, даже почитали ее за ведьму, которая служила при дворе.

За прошедшие в дороге дни, Робин немного познакомился и с сынами Троуна, но они были так разъярены гибелью своего старшего брата, что за все это время обмолвились разве что несколькими словами, а все остальное время ехали в напряжении, и лица их были сосредоточены; могучие же длани так и тянулись к рукоятям клинков — так и не терпелось им вступить в такую схватку, где могли бы они выложить все силы, где лили бы кровь до тех пор, пока не разорвались бы их сердца молодецкие…

Роковая встреча двух братьев: Робина и Ринэма произошла в ночи, ну а на закате предшествующего ей дня, выехало их воинство, в котором насчитывалось две тысячи воинов из темного леса на широкое поле. Конечно, ночевать лучше в лесу, и они поворотили бы, но тут кто-то приметил древние развалины, возле которых к тому же крючилось несколько черных, обезображенных морозом черных деревьев. К развалинам приблизились уже когда солнце скрылось за западным горизонтом, и в темном бархате небес возгорелась первая звезда.

Робин и Мцэя, как и на всех предыдущих стоянках (а это была как раз третья), сразу отошли в сторону, и там, обнявшись, слились в долгом поцелуе. На некотором расстоянии слышался треск костров, деловитые переговоры воинов, а этим, так крепко обнявшимся, не было до них никакого дела — вновь они пребывали в том блаженном состоянии, когда часы мелькают, как мгновенья. Так простояли они два или три часа, и простояли бы до самого утра — но раздался волчий вой — совсем издалека раздался, но была в этом вое такая тревога, что поцелуй их как-то сам собою распался — но они держали еще друга в объятиях…

— Откуда ты? — шепотом спрашивала Вероника, Робин же отвечал стихами:

— Вот опять, опять. — нежно улыбнулся он. — Ведь, только сейчас, глядя на тебя, сестрица моя придумал. Ну, ты же знаешь: я стихи могу беспрерывно рассказывать. Ты же мне про себя расскажи, ты, сестрица моя, откуда родом…

Девушка, как стало известно еще при первой их встрече, так же легко обличала свою речь в поэтическую форму как и Робин, потому таков был ее ответ:

— Нет, нет — ты уже свободно. — уверял ее Робин. — Разве же теперь тебя сможет кто-нибудь среди этих стен удержать?.. Да мы с тобою… Мы с тобою еще всю землю посмотрим! Вот, разве же ты сейчас средь стен?!.. Ну, может, и среди стен, но — это же развалины, и ничего это не значит! Вон — ты на небо только взгляни — посмотри, как развиднелось, смотри на эти звезды, и скажи — разве же дух твой несвободен?!..

— Сейчас, рядом с тобою, свободен. Я даже и не могу этому счастью поверить — так долго в плену пребывала, что теперь кажется, будто…

Но она не договорила, так как вновь раздался волчий вой, и на этот раз гораздо ближе нежели прежде. И это был совсем не простой вой: нет — он перекинулся через снежные просторы, он не умолкал, он был подобен рокоту яростного прибоя, который все ближе и ближе.

Рядом с Робиной и Мцэей, быстро прошли двое братьев, они остановились у самого разлома, за которым вся так и серебрилась, так и пылала под лунным светом даль полей. Лица их были суровы, голоса сдержаны, бесстрашны:

— Идет большая волчья стая.

— Да — это колдовство.

— Бой будет жарким. Но биться будем до последнего. Разбудим всех, кто спит.

Последовало несколько громких команд, и вот уже затопали, заходили. Зазвенели, вынимаемые из ножен клинки — воины так ж переговаривались сдержанно, но, все-таки, едва сдерживаемое возбуждение чувствовалось в их голосах. Несмотря на то, что все уже знали, что приближается большая волчья стая ни в ком не было страха — у них ведь было суровое воинское братство, и боялись они лишь бесславной смерти в плену — смерть же в бою, считали они за благостыню, так как по их разумению каждый бесстрашный воин сразу же переносился в благодатные кущи.

Один из наследников престола подошел к Робину, молвил:

— Не зря же отец послал тебя с нами. Вот сейчас ты и покажешь, на что в бою способен…

И вот Робину был вручен меч: это был добротно скованный, тяжелый клинок, которым, при сильном ударе можно было рассечь человека надвое. Робин лишь единожды до этого доводилось держать в руках клинки (то был орочий ятаган), когда их пытались скрутить в рудниках — и он, конечно, не ведал никаких приемов боя и, единственное на что мог положиться — так это на пыл свой молодецкий. И он принял оружие, и, взглянув на Мцэю, проговорил: