Жемчужина из логова Дракона

Он продолжал свой рассказ. После испытаний Дракон подарил Сиду одну из Жемчужин, и тот вышел из пещеры. Потом он, конечно, стал богаче, сильнее, умнее, добрее и так далее. Он сделал людям много добра за свою жизнь и, умирая, доверил эту тайну тому, кто оказался рядом, как в свое время поступил старик-служитель, чтобы следующий мог отправиться к Дракону за сокровищем.

С тех пор слава стала обгонять Ветра в его странствиях. Без преувеличения каждый из почитателей норовил упросить стихотворца побывать и в его городке или деревне. И более всего повсюду хотели "Жемчужину из логова Дракона", люди сами так ее окрестили. Самая знаменитая история Ветра.

Когда слава стихотворца упрочилась, стали его и в богатые дома зазывать, даже к благородным приглашать - высокая знать прослышала о редкостном таланте и тоже желала развлечься. Простой народ даже обижаться начал: его-то считали своим, из обычного люда. Но он все равно шел. Чем знатные хуже простых? Только подобный случай являлся ему редко - такие как Ветер не в чести у высоких да благородных. По-настоящему большая удача ему выпала у тех же витамов, как раз в памятном Кетэрсэ, когда мечта жизни сытой, оседлой и счастливой еще не выветрилась из головы.

Однажды на постоялом дворе, где уже третий день ютился Ветер, появились слуги самого Старейшины Кетэрсэ, первого человека в городе и во всей провинции. Кроме Царского Величия, разумеется. Он повелевал стихотворцу по имени Ветер явиться в Большой Дом на Площади Хранителей для того, чтобы развлекать Старейшину и его гостей во время сегодняшнего празднества трех полных сроков от рождения уважаемого Старейшины. В подтверждение они передали пергамент с печатью.

Что уважаемого Старейшину не столько уважают, сколько побаиваются, Ветер понял, взглянув на людей в харчевне. Все разом подавленно примолкли при первом появлении посланников. Но Ветру доставили повеление, а не приглашение, и он поднялся к себе в комнату переодеться во что-нибудь более приличное случаю. Пока он спешно натягивал кадамч, в дверь постучался хозяин харчевни, жизнерадостный малый, с которым Ветер успел прекрасно поладить.

- Старайся понравиться Старейшине, Ветер.

- Разве мои истории не нравятся тем, кто сюда приходит? - спросил Ветер, одеваясь.

- Им-то нравятся. А надо, чтобы сам Старейшина остался доволен.

- Неужели? Для меня это совсем не важно.

Ветер лукавил. Ему было не по себе, когда сплетенные воедино слова оставляли слушателей равнодушными, и он отчаянно пытался докопаться, нащупать то, что их заденет, на ходу менял слог, историю, саму мелодию повествования и, в конце концов, достигал успеха.

Но хозяин сейчас качал головой не потому, что опасался за славу стихотворца.

- Старейшина - зверь, - сказал он. - Что хочет, то и делает. У нашего Царя он в чести. Ему человека за малейший проступок вздернуть - что муху прихлопнуть.

- Не бойся. Я же не дурак. - Ветер уже почти собрался.

- То-то и плохо… иногда бывает, - пробормотал хозяин уже в дверях.

Но Ветер его не услышал, потому что сейчас предвкушал другой успех, больше и значительнее, чем в мире городских харчевен, ремесленников и мелких торговцев. А вот удача в мире сильных… это и богатство, и настоящая слава. Она сможет изменить его судьбу. Кто знает, вдруг ему вскоре придется рассказывать свои истории при Царском дворе!

Большой Дом Ветру не понравился. Не дом, а настоящий дворец, громадой возвышавшийся прямо в центре Кетэрсэ. Резиденция всех Старейшин: и прошлых, и нынешнего. Как водится, в нижних этажах, на уровне земли, ютилась прислуга, еще ниже, должно быть, обитала стража. Не трудно было догадаться, что где-то очень глубоко - тюремные подземелья.

Приглашенного стихотворца ввели не с парадного входа. Предстояло пройти через нижние помещения, чтобы попасть наверх, туда, где слышались звуки музыки. Он с ужасом и содроганием увидел, как одни слуги, одетые получше, стегали кнутом других, словно надсмотрщики в Шарчеле, а стражники с удовольствием пребольно пинали поварят, пробегавших мимо по какому-то делу, приводя в восторг своих товарищей, состязаясь меж собою в изобретательности. Да чего он только не видел, пока поднимался! Казалось, тут каждый ищет себе жертву, чтобы покуражиться. Хозяин харчевни сказал чистую правду, здешний хозяин - зверь, и тем осторожнее следует быть Ветру, чтобы унести отсюда ноги, да еще и с честью.

Наверху все казалось иным, как неуместная позолота над выгребной ямой. Он прошел широкой галереей, с обеих сторон уставленной прекрасно исполненными статуями, стражники открыли перед ним тяжелые кованые двери, и до того приглушенный грохот музыки и людского собрания вырвался наружу, всей мощью обрушившись на Ветра. Кто-то из слуг грубо подтолкнул его, и Ветер двинулся вперед меж людей в роскошных одеждах.

Такого великолепия он не видел даже в доме Брана, куда являлись богатейшие из богатейших Ласпада. Его подвели к огромному, изукрашенному позолотой сиденью с высоченной спинкой. На нем обнаружился еще довольно крепкий, невзирая на свои преклонные лета, старик. С надменным, неживым лицом, будто высеченным из камня, но не до конца, словно мастер забыл что-то важное. Тяжелый взгляд никак не вязался с этой маленькой фигуркой, источенной временем. Зато и шляпа его, из-под которой торчали тщательно завитые остатки седых волос, и кадамч, и небрежно раскинувшийся поверх него парадный плащ черного бархата, были затканы золотом и обильно украшены жемчугом, белым, голубым и черным. И ни следа краски на лице, как это обычно принято у знатных стариков и старух.

Когда Ветра подвели к подножию высокого кресла, Старейшина Кетэрсэ изобразил своим старческим ртом подобие снисходительной гримасы.

- Ты и есть стихотворец? Которого зовут Ветер? - Его голос уже дребезжал по-стариковски, и ноты, звучавшие в нем, еще меньше располагали Ветра к почитанию. Скорее уж, к осторожности.

- Да, почитаемый господин Старейшина, это я, - ответил Ветер витиевато, как принято у витамов. - Приветствую всеуважаемого Старейшину в добром здравии и благополучии и жажду быть ему приятным.

Он низко поклонился, но старик приподнял одну руку над подлокотником. Очевидно, как простолюдин, стихотворец должен был облобызать ее. Ветра больно стукнули под лопатку, и он подошел к руке. Старейшине задержка не понравилась, поэтому второй раз он кивнул не очень-то благосклонно, едва-едва. Он поднял другую руку - и музыка тотчас прекратилась, а затем и разговоры стихли. Воцарилось молчание.

- Господа мои, - произнес старик, и его надтреснутый голос неожиданно далеко разнесся по залу. - Перед вами, наконец-то, тот самый стихотворец со странным именем, которого мы так желали услышать. - Вокруг зашептались, Ветер прямо кожей почувствовал всеобщий интерес. - И оценить, насколько те выдумки, что ходят по городу вот уже несколько дней, правдивы. Если хотя бы наполовину, то нас ожидает занимательнейшее развлечение.

Он прервался на миг, цепко ощупывая глазами стихотворца, которому тут же сделалось совсем муторно.

- Нам сообщили, - обратился он опять к гостям, - что этот самый Ветер сочиняет свои стихи без всякого труда, приличного доброму человеку, а… х-м…так сказать, прямо на ходу. Лишь укажи, что желаешь услышать. - Вокруг заахали. - Я хочу проверить это сейчас же, и без всякого обмана. Так вот, - и он постучал пальцем о подлокотник кресла, переводя свой тяжелый взгляд на Ветра, - я хочу, чтобы для начала ты воспел это славное и древнее здание, в котором рождались и умирали мои достойные предки. И учти, твои стихи должны быть достойными его величия. Их величия. - Он посмотрел еще строже. - Но если вдруг сумеешь угодить нам - не пожалеешь.

Он откинулся в кресле поудобнее, показывая, что все сказал.

- Можешь начинать.

Ветер очутился в полукольце витамской знати. Часть гостей, впрочем, осталась за широкими столами по краям залы, не проявляя особого интереса к стихотворцу. Он обвел глазами просторный покой, собираясь. Здешняя роскошь смотрела на него из всех углов. Высоко под самым сводом один за другим цепочкой чередовались огромные портреты в золоченых рамах. Острое зрение Ветра без труда позволяло различить их черты, местами благородные и не очень. Некоторые лица, изображенные на них, поражали мощью, силой, некоторые умом или хитростью, некоторые жестокостью, некоторые не поражали ничем.