Могильщик. Черные перчатки (СИ)

— Может, маги? — предположил Аргамер.

— Не исключено. Как только город догорел, они бросились на пожарище искать древние магические артефакты. Говорят, погибло с десяток магов и втрое больше обычных людей — маговых помощников и простых мародёров.

— А могильщики были? — продолжал расспросы хозяин.

— Может, и были. Они не очень любят соваться на пожарища.

— Почему?

— Наверное, опасно.

— Не понимаю.

— Я тоже, — в который раз солгал могильщик. Он привык лгать в разговорах. Лгать, юлить, недоговаривать, говорить не всю правду всем, кого видел. Всем, кто не видел чёрных перчаток на его руках.

«Прискакал» сын Свиши. Он грохнул о стол бурдюк с брагой так, что содержимое чуть не разлетелось в разные стороны.

— Не балуй, — строго сказал Аргамер.

— Хорошо, пап.

— Набрал из угловой бочки?

— Ага.

— Ну, скачи.

— Ага.

— Бойкий мальчуган, — произнёс Велион, когда мальчишка ускакал на своём бутафорском коне вести свою воображаемую войну.

— Все в его возрасте бойкие, — улыбнулся Аргамер. — Я с одной ногой едва за ним бегаю, а он и не понимает, что мне тяжело.

— Он ещё совсем маленький.

— Да уж, конечно, — пробормотал Аргамер, разливая по стаканам брагу.

Они, не чокаясь, выпили.

Брага была приятной на вкус, крепость, и не малая, даже не чувствовалась — угадывалась. Велион выпил махом половину стакана и поставил его на стол.

Здесь многое изменилось. Другая мебель, добротная и не кособокая, новым деревом сверкали потолок и стены. Нищета, что была раньше, исчезла. Аргамер умел работать руками. Велион вспомнил свои убогие попытки починить мебель и горько усмехнулся про себя.

«Надо надраться, — подумал он, доедая пирог и одним глотком допивая брагу. — Надраться до чёртиков. Хвала богам, Аргамер не разговорчивый собеседник, вопросы задаёт только из вежливости, даже не зная, как поддержать разговор.

Надо надраться до чёртиков».

— Шлюха! — заорал мальчишка лет четырнадцати и запустил в Свишу камнем. — Проблядовка!

Свиша охнула и, выронив туесок с земляникой, схватилась руками за ушибленный крестец — мальчишка кидал камни метко, видимо, хорошо натренировался на белках и воронах. Вдова бросила затравленный взгляд на тотенграбера и, видимо, прочитав что-то в его глазах, попробовала схватить его за рукав, но было поздно. Велион в два прыжка подлетел к мальчишке, ухватил его за руку, в которой уже был зажат второй камень, и встряхнул. Парнишка взвизгнул, когда могильщик начал ему выворачивать руку из сустава. Этого Велион и ждал.

— Кинь в меня, — прошипел он, приближая своё лицо, исковерканное ненавистью, к побледневшему от боли и испуга лицо мальчишки. — Осмелишься кинуть в меня, а? В меня, более сильного, чем ты? Нет? Боишься получить сдачи? Ну?! Кинь! Или скажи — боишься?

— Велион, отпусти его! — с испугом в голосе крикнула Свиша.

— Сейчас, — холодно проговорил могильщик. Он встряхнул орущего благим матом паренька, услышал, как трещат его связки и отпустил. Мальчишка получил серьёзное растяжение, зато теперь он не сможет кинуть ни в кого камнем, хотя бы какое-то время. Может, этого времени ему будет достаточно, чтобы понять что-то. Если нет… если нет, то он рискует кончить так же, как те жители соседней деревни.

— Зачем ты это сделал? — со слезами в голосе крикнула вдова. — Зачем?

Велион промолчал. Он был зол. Зол на себя, на этого дрянного мальчишку, на Свишу. Зол, потому что опять не сдержался, зол, потому что мальчишка оскорблял его женщину, зол, потому что эти оскорбления были правдой. Но злость быстро уходила, оставляя место лишь горечи. И — уверенности.

Он стоял и смотрел, как Свиша собирает трясущимися руками выпавшую из туеска ягоду.

— Пойдём домой, — устало сказал он, когда вдова собрала последние раздавленные ягоды.

Они возвращались в тишине сгущающихся сумерек. Шли молча, даже не глядя друг на друга. В те минуты Велион чувствовал, насколько Свиша ему чужая. Да это и было так. Они слишком разные. Их чувства вскипели, меняя и ломая устоявшийся для каждого из них порядок вещей. Могильщик думал о том, что может стать крестьянином. Крестьянка… о чем думала крестьянка? Возможно, что всё изменится и в её жизни.

Любовь не ушла, но у неё появились новые привкусы, другие оттенки. Привкус злости, замешанный на презрении. Оттенок отчуждённости, полученный из смешения правды с обидой. Пока они ничего не меняли, любовь кипела, горели чувства. Но любовь начнёт остывать, чувства превратятся в выгоревшую золу, и тогда всё кончится. Возможно, у них получится ещё какое-то время пробыть вместе, ведь можно согреться и у остывающего костра, зарыться в ещё тёплую золу, но от этого будет только хуже.

Велиону жутко, судорожно захотелось на большак. Топтать дорожную пыль, спать в стогах сена или на мокрой лесной траве… бродить по могильникам, рушить проклятья руками, распутывать ловкими пальцами нити заклинаний.

Надеть перчатки. Почувствовать их грубую, но такую привычную кожу, ставшую кожей его рук. В тот миг могильщику казалось, что эта кожа всё ещё сохранила его тепло, напиталась им, и теперь готова поделиться, отдать ему всё…

Могильщик отворил покосившуюся калитку, пропустил вперёд Свишу и зашёл следом сам. Медленно прошёл по дорожке, вдыхая запахи лета. Уже середина июня, скоро йоль… А это значит, что он здесь уже почти три недели. Время пролетело быстро, будто в горячке. Хотя, так оно, наверное, и было на самом деле. Но горячка всегда проходит, уступая место трупному холоду или здоровому теплу.

А Велион приближения холода не чувствовал.

Свиша быстро вошла в дом, могильщик ускорил шаги, заскочил за ней следом, но на веранде её уже не было. Он прошёл в комнату и увидел её.

Она плакала. Тихо и жалко плакала, как маленький ребёнок, которого чем-то обидели. Могильщик почувствовал жалость, к которой была примешана самая капля презрения. Капля, толика, доля… могильщик чувствовал, что в каждый следующий раз эта доля будет расти, полнеть, пожирая всё остальное.

Он шагнул к ней, попробовал обнять за плечи. Свиша неожиданно энергично вырвалась, отбрасывая руки могильщика, повернулась к нему. В её лице не было ничего жалкого, наоборот, губы были искривлены злостью, глаза мерцали.

— Как будто ты не знал! — крикнула она. — Как будто не знал, а?

— Успокойся, — тихо сказал Велион, делая вторую попытку обнять Свишу, но та вновь отбросила его руки.

— Ну что, господин могильщик? — в голосе молодой вдовы появилась насмешливая злость. — Что? Замарался? Запачкал ручонки? Связался с деревенской блядью? Небось, пока трахал, думал, что я сидела и ждала тебя? Думала, когда же это придёт мой суженый могильщик? Побитый, как собака, с дыркой в голове. Придёт, поживёт, поглядывая, потом начнёт трахать, а потом нос кривить, как узнает, что не только муж у меня до него был. Что думаешь, не поняла я, что ты всё узнал, когда пришёл с таверны? Думаешь, не вижу, как смотришь на меня, изучаешь, будто у меня лбу написано, сколько народу меня оттрахало, куда и как? Скажу тебе, благородный господин могильщик, много! И туда же, куда и ты, думаешь, один такой выискался? Всё я делала до тебя…

Велион подскочил к Свише, схватил её за плечи, встряхнул.

— Что не нравится? — закричала вдова, брызжа слюной в лицо могильщику. — Не нравится? А ты послушай, как меня в стогу сена трое солдатиков всю ночь…

— Заткнись! — взревел Велион. — Заткнись немедленно!

Это подействовало. Свиша замолчала и уже через секунду обессилено повисла в его руках, всхлипывая от слёз.

— Прости меня, прости… — едва различимо шептала она.

— Мне плевать на всё, — солгал Велион. — Плевать на всех.

Сердце болело. Пожалуй, могильщик впервые понял, что это такое — сердце, сжимаемое болью. Жалость, злость, боль, любовь, обида, презрение, — все эти чувства смешались в нём и теперь бурлили, стараясь вырваться наружу. Хотелось ударить кого-то, что-нибудь сломать, разнести в дребезги…