Буря

Через два часа, ворота Горова с тяжелым, железным гулом раскрылись, и выпустили длинную кавалькаду всадников. Впереди ехал Троун; а рядом, на одном коне — Робин с Мцэей, которые лучше пожелали принять смерть, чем разлучиться, и которых со стороны можно было принять за двухголовое чудище, которое специально, для этого похода наняли. Робин шептал:

— Но ты понимаешь, что ты сестра моя, как и все братья и сестра; но единственная, пусть и недостижимая — цель рождения в смерти, звезда моя — это Вероника…

Мцэя ничего ему не отвечала, но ехала задумчивая.

Вообще же, мрачность низко нависающего над ними темно-серого неба, еще более темные, крупные снежинки падающие по сторонам, все это все больше овладевало мыслями воинов, и, ежели вначале, когда они только выехали из-за городских ворот, и слышали крики провожающей их толпы женщин и детей — они только и думали, как бы поскорее кровь пролить, то теперь, ехали мрачные, низко опустив головы, погружаясь в какие-то размышления.

Из ущелья выели в поля, и там построились друг против друга двумя разно великими отрядами — первый отряд во главе с Троуном, отправлялись на север. Второй отряд, во главе с вернувшимися недавно младшими сыновьями Троуна, отправлялся к Тресу, и численностью он в три раза превышал первый отряд. С ними был и Фалко, для которого не нашлось подходящего коня, а потому посадили его в обоз с продовольствием, хотя и в качестве почетного лица.

Троун выехал навстречу своим сыновьям, а те — на встречу ему. Последовали сдержанные наставительные слова. Они обнялись, после чего вернулись к своим отрядам, и разъехались — одни на север, другие на юг. У всех было тяжело на сердце, все чувствовали, что поход этот причинит новою боль.

Тяжело было на сердце и у Фалко, ведь он даже не успел попрощаться с Робиным, не успел сказать ему наставительных слов, а только лишь издали увидел его во дворе, когда все уже рассаживались по коням…

Браслав-старый, седовласый правитель Треса, был приведен в замешательство только что прогремевшей под сводами жаркого его зала речью Аргонии. Да и то не удивительно — ведь государь этот, отличавшийся в годы юности воинственным нравом, после смерти от родов жены своей усмирился, и жизнь вел едва ли не отшельническую, отдавая все решения, касающиеся государственных дел, своим советникам. В последние же годы вообще не произошло ничего значимо (так, по крайней мере, ему докладывали) — он все глубже погружался в печальный свой сон, а тут вот, в течении нескольких дней, столько всякого шума да грохота.

Он морщил и без того морщинистый лоб, и приговаривал:

— Что же ты, девица, решила провести нас потайными тропами в родной свой город?

— Да, да. — кивала Аргония. — Чем быстрее вы выйдете — тем лучше.

Тут выступил советник, едва ли не более древний, чем сам Браслав, но однако, с сосредоточенным выражением лица. Он произнес:

— Если ваше величество позволит, то я напомню, что Горов один из наших главных врагов, и крепость эта, насколько мне известно, до последних пор считалась непреступную. Конечно, такого предложения нам еще не доводилось слышать, и звучит оно, словно медовое угощенье эльфов — однако, подумайте — стоит ли ей доверять. Дочь государя их, известная, как неукротимая воительница, и вообще преданная своему народу, как и все они; еще вчера с такой яростью дравшаяся с нами, вдруг, в одну ночь, решила предать все…

— Довольно! — властным, королевским голосом прервала его Аргония. — Здесь нет никакой ловушки, просто мне, прошедшей ночью стало известно, что отец, братья и весь народ мой, находятся сейчас во власти одного колдуна, которого изгнать мы сможем, только таким, неожиданным нападением. Я понимаю, как это дико звучит, но, прежде всего, я хочу поставить ряд условий: со мной, по потайному ходу пойдет отряд в сто воинов, с их помощью будет захвачен дворец, а колдун скован и отнесен в темницу; я обещаюсь отговорить их, от пролития вашей крови, а, когда все выяснится — мой батюшка так вас наградит, что на многие годы каждый из воинов вашего войска забудет, что такое голод. Будет и пир, во славу примирения нашего; но, перед пиром, две наши армии объединиться, дабы отправиться на север, и освободить из темницы брата моего Варуна.

— Разве же можно доверять ей?! — воскликнул советник. — Нет — вы только послушайте… Да за кого она нас принимает!..

— Замолчи, безмозглый старикашка! — рявкнула Аргония, чем привела советника только в большее негодование.

И как тут принялся этот старик изливаться перед троном Браслава! Каких только цветастых, заумных выражений не приводил, чем только утомил престарелого государя, который единственно и хотел покоя, и встречи с супругой своею, и не было ему никакого дела, ни до волшебников, ни до городов, ни до походов — все это представлялось ему равно ничтожным, лишним — какой-то бессмысленным передвиженьем душ молодых и горячих, которым некуда было деть свои силы, и вот зачем-то, вместо того, как он сидит в тепле и спокойствии, придумывают каких-то врагов, ходят по потайному ходу, бегают, суетятся, когда бы могли быть гораздо более счастливыми попросту выбросив все эти мысли из голову. Потому он проговорил негромко:

— А делайте, что хотите…

И было у него такое состояние, что, если бы подняли его трон, да и сбросили бы в пламень камина, который так высоко вздымал свои густые языки за его спиною, то и тогда бы он не противился.

— Ага. — самодовольно кивнул головою советник. — Ну, так увести же ее в темницу, да посадите в самую крепкую клеть, в самое глубокое подземелье, и следите за ней, потому что она такая хитроумная…

Аргония бешено вскрикнула, и бросилась к этому старикашке, который осмелился встать на ее пути. Все это время ее держали за руки два могучих воина, однако же и им пришлось приложить все силы, чтобы только удержать ее.

— Мерзавцы! — хрипела девушка. — Вы понимаете, что творите?! Да из-за вас!..

Но тут, из коридора раздались иные крики, и все узнали вздернутый, нервный голос Маэглина:

— Остановитесь! Что бы вы там не делали — остановитесь и выслушайте меня!

И вот он уже ворвался в залу — его тоже пытались сдержать воины, однако, он с такой силой рвался, что они, в конце концов, приноровились к его быстрому шагу, а один даже умудрился выскочить впереди иных, выкрикнул:

— Он настаивает, что по очень важному делу! Говорит, что каждое мгновенье дорого!..

— Да, уж — дорого! — выкрикнул Маэглин, и, вырвавшись от охранников, подбежал к Аргонии, остановился, в нескольких шагах от нее, склонил голову, проговорил. — Я должен заявить — все, что рассказала она вам: на самом деле правда. Сегодня ночью…

Тут он с жаром, с пылом поведал все то, что приключилось ночью — говорил он так убедительно, с такой верой в свою правоту, что, действительно, ни у кого и сомнения не осталось, что все слышанное правда, сколь и невероятными, колдовскими казались те события. В наше то дни не так много волшебства в мире осталось, а тогда то волшебство можно было встретить так же часто, как и орков и троллей, да и драконы появлялись в небесах, а по нынешним временам одно это уже за волшебство может сойти. И ежели теперь с каждым годом все сложнее поверить нам а такие волшебные вещи, то тогда им не только верили, но и видели чуть ли не каждодневно. Потому и не удивительно, что с пылом поведанной истории поверил, а Маэглин закончил ее такими словами:

— …А потому остался у НЕЕ медальон, который вы вчера, несмотря на то, что обыскивали ее, найти не могли, так как попросту не было его вчера…

По просьбе советника Аргония достала медальон, однако, никому не позволила до него дотронуться, и вскоре убрала.

Тут и советник призадумался — по его зову вышло еще несколько ученых мужей, и не обращая внимания ни на Аргонию, ни на Маэглина, ни на государя Браслава, прямо у трона последнего начали совет — говорили они вполголоса, и все такими учеными, заковыристыми фразами, в которых заблудиться было так же легко, как в дремучем лесу, переполненном скопленьями ветвей.