Лиловый (I) (СИ)

Они устроились на очередной отдых посреди вечной ночи, между камнями, в том месте расположенными особенно близко друг к другу, и Острон будто наперекор разжег пламя точно вокруг одного из них; камень раскалился и стал тоже испускать тепло. Леарза сидел неподалеку от костра лицом к темноте и рассеянно думал, что серый песок напоминает ему снег. Быть может, если так будет и дальше, на самом деле пойдет снег и сделает Хафиру белой?

Все было тихо. Хафира не издавала ни звука; путники устроились у огня и уныло жевали черствые хлебные лепешки: еду приходилось беречь, ее оставалось совсем немного, а никакой жизни за все время пути по Хафире они не встретили. Ладно еще, воды с Искандером у них всегда будет в достатке. Хотя и она в последнее время стала странноватой на вкус.

Алия сидела, привалившись спиной к одному из камней, и смотрела на пляшущие язычки пламени. Ее пальцы теребили кончик черной косы, но сама она этого не замечала; ее голова была занята угрюмыми мыслями.

Всю жизнь она стремилась к однажды и навеки определенному ею самой идеалу, мечтала быть строгой воительницей, как однажды в глубоком детстве виденная ею Одаренная Гайят, и на протяжении тридцати лет Алия делала все для этого. Она училась владеть копьем и мечом, избегала компаний, кажущихся ей недостойными, а о ее чести понемногу начали подшучивать люди вокруг: "неуживчивая", говорили о ней. Когда настали темные времена, и люди заговорили о безумцах, поклоняющихся темному богу, Алия сразу поняла, в какую сторону ведет ее путь. Встретив Одаренных, она лишь еще больше убедилась в этом. Пусть сама она не была награждена Даром Гайят, все же она посодействует Одаренным в их тяжелой задаче, сколько сможет. Как бы ни было тяжело, предстоящие тяготы и опасности пути только раззадоривали ее.

До недавних пор.

"Такова моя судьба, -- думала Алия, глядя в костер. -- Я сама выбрала этот путь... я должна была отречься от всего остального. Я не имею права даже вспоминать о нем... он тоже выбрал свою дорогу".

Только что бы она ни думала, все равно на сердце было тягостно, и Алии казалось, что она сама горит в этом пламени.

Ханса тем временем испытывал почти что физические неудобства. Собственно говоря, чем дольше они шли, тем беспокойнее становилась его пленница; поначалу тихо, потом все решительнее она начала жаловаться и упрашивала его, чтоб он развязал ей руки хоть на какое-то время, и теперь она тоже прислонилась к нему, протягивая свои связанные запястья, и еле слышным шепотком умоляла:

-- Пожалуйста... совсем ненадолго, видишь, у меня уже кровавые следы... я просто не могу...

Подумав, Ханса оглянулся: большей частью люди лежали, завернувшись в бурнусы, и пытались спать. На карауле сидел Острон, чье осунувшееся лицо в свете пламени казалось темно-оранжевым.

-- Ладно, -- пробормотал он. -- Только чтоб никто не видел, а то меня еще отругают, что я слишком много воли тебе даю.

Спрятаться от остальных не представляло особой сложности: они просто перебрались за один из камней, где Ханса действительно развязал веревку на руках Фатимы, и девушка сначала принялась растирать запястья; Ханса успокаивал себя: пусть она Одаренная темного бога, ее Дар не позволит ей в мгновение ока испариться или еще чего.

Тут она вдруг подняла руки и осторожно коснулась его скулы кончиками пальцев.

-- Ты чего, -- растерялся он.

Ее глаза блеснули в темноте.

-- Ты добрый, -- прошептала она. -- Среди моих сородичей каких только нет, но добрых ни одного. Если бы я родную мать упрашивала развязать мне руки, она и то не согласилась бы.

Он не осознавал, что тепло ее тела оказалось слишком близко.

-- Что ты делаешь, -- выдохнул Ханса, но какая-то его часть уже знала, что; в те моменты он начисто позабыл о том, что она безумная, что они враги, она была лишь красивой молоденькой девушкой, которая так жарко прильнула к нему и обхватила за голову руками. Это в один момент заставило его растеряться: несмотря на то, что до того молодой марбуд воображал себя бывалым, в свои семнадцать лет он еще ни разу не целовал девушек.

Потом ему стало мокро. Ее свободные руки скользили по его плечам, ни секунды не останавливаясь; больше уж не было даже Хафиры и темного бога, только одна она, и пылкое чувство уже охватывало его, и Фатима принялась хихикать, по-прежнему обнимая его.

Смех ее вдруг оборвался.

Ханса еще не понимал, что происходит. Что-то острое и темное показалось точно в ямочке над ее ключицей. Фатима отпустила его, отшатнулась.

Темное исчезло, и девушка упала навзничь.

-- Исан же говорил, что ее надо убрать, -- прозвучал холодный голос Бел-Хаддата. Ханса, не помня себя, схватился за шашку, резко обнажил ее, готовый наброситься на врага; в те мгновения Ворон однозначно был его врагом, и кровь шумела у него в ушах.

Бел-Хаддат между тем равнодушно смахнул кровь со своей кваддары и кивнул в сторону лежащей девушки.

-- Кто вообще надоумил тебя развязать ей руки? ...А, понятно, в таком возрасте о серьезных вещах не думаешь.

Он опустил взгляд. Фатима умерла, кажется, почти мгновенно: Ворон знал, куда ударить. На ее груди осталось темное кровавое пятно, ее руки безвольно были раскинуты в стороны.

Из одной ее ладони выпал кинжал, и Ханса инстинктивно проверил свой пояс.

Маленькие ножны с правого бока пустовали.

Он все еще стоял, потрясенный осознанием произошедшего, когда от костра донесся крик Исана:

-- Враг поблизости!

Бел-Хаддату дважды повторять не надо было; он взметнулся черной птицей и был таков. Ханса сделал один неуверенный шаг, другой. Опустился на корточки возле тела Фатимы и взял свой кинжал.

-- Что же ты, -- пробормотал он, потом резко выпрямился и пошел прочь.

Безумцы налетели быстро и неожиданно, и их было много; где-то в стороне взорвалась звезда Леарзы, и пламя Острона поднялось столбом, только вдруг угасло: Муртаза поблизости. В драку вступил Исан, возле которого в то время находился Сунгай, прикрывавший его, и пламя то вспыхивало снова, то исчезало, и в наступавшей в такие моменты темноте люди поневоле рассеялись, растерялись между камнями.

Превосходство все же было на стороне Одаренных шести богов; Острон был уверен в этом. Он сражался, закрыв глаза, не беспокоясь об остальных, даже о Сафир, -- он слышал ее яростные вскрики, -- и ни о чем не думал, только ждал, когда наконец последний противник перед ним падет.

А потом в его голове зазвучал чужой голос.

Думали, что ваш спутник пожертвовал собой и забрал всех нас на тот свет?

Безумец, прыгнувший на Острона, едва не настиг его; Острон невероятным усилием воли дернулся и отсек нападавшему руку.

Вам все равно придет конец... Асвад сильнее.

-- Острон! -- закричал вдруг Исан. -- Пламя!..

И Острон, все так же не думая и ничего не чувствуя, передернул плечами; огромный столб пламени взвился над ним, освещая все вокруг, голос в его голове исчез, и вскоре белоглазый уже был рядом с ним, со своим палашом наготове, нервно оглядывался.

-- Уходят, -- хрипло сказал он. -- Они хотели подвести нас к Мазрим Хадда, и им это почти удалось.

Острон встревоженно вскинулся; в свете пламени, все еще развевавшегося над ним, он видел неподалеку от себя Сафир, Элизбара и Искандера, чуть дальше различил и Лейлу с Леарзой, и кого-то из Северных стражей, стоявшего к нему спиной. В суете драки они действительно, кажется, отошли от своего лагеря.

-- Все сюда! -- крикнул Острон, и пламя над ним стало еще выше. Бывшие поблизости люди бегом направились к нему, окружили его. Из-за камней вынырнул и Сунгай, потом Ханса. Последним выбежал Бел-Хаддат и на ходу крикнул:

-- Сюда, скорее! Элизбар!

Больше ему ничего пояснять не было надо, ассахан сорвался с места и кинулся за Вороном, а следом за ними и все остальные. Острон не на шутку встревожился, не сразу сообразил, что поблизости не было ни Алии, ни Дагмана, и еще оставались пятеро других Северных стражей.