По эту сторону стаи

   - Всего шесть месяцев за решёткой на этой стороне зеркал. Уж не знаю, что там случилось с Утгардом, но я не удивлюсь, если то же самое, что и с Близзард-Холлом. Полгода - это не пожизненное, поверьте, - говорит он. - Только запомните хорошенько, миссис Макрайан: когда вам будут выжигать клеймо, не вздумайте даже пискнуть. Вам ясно?

   Дорин не в силах испугаться. Для неё есть только здесь и сейчас, для неё существует убитый ею человек, а всё остальное будет позже. И, наверное, она это заслужила.

   - Это дурной тон? - устало спрашивает она, чувствуя себя так, будто взвалила на плечи тяжёлый мешок.

   - Это слабость, - поясняет Макрайан. - И, да - можете курить, пока не потечёт из ушей. Если, конечно, найдёте, что.

   Вскоре их разделяют. Макрайан исчезает в неизвестном направлении в сопровождении двух дюжих молодцев. Он идёт, слегка прихрамывая; Дорин смотрит ему вслед и чувствует, как пусто становится внутри. И, нет - она не благодарна тем, кто избавил её от его общества, потому что уверена, что их общество ничуть не лучше. Дорин остаётся одна. Точнее, в компании стражника, но для неё это равнозначно пребыванию в вакууме или в жутком, тёмном месте, будто лишённом воздуха и пропитанном ненавистью. Быть тут без Макрайана гораздо хуже, чем с ним.

   - Пошевеливайся, ты, - равнодушно говорит конвоир, подбадривая её тычком в бок. - Пошла, ну!

   - Куда? - спрашивает Дорин.

   - На кудыкину гору, - он не считает нужным посвящать её в подробности.

   "Кудыкина гора" на деле оказывается небольшим помещением, где пахнет дымом и курным углём, и где её поджидает палач.

   - Руку давай, высокородная. Чего встала? - говорит он. - Или помочь?

   - Какую руку? - Дорин почему-то не понимает сути вопроса, ей кажется, что она должна дать руку Макрайану, как тогда, на горе... Но ведь Макрайана тут нет?

   - Она человек, Джонни, - снисходительно объясняет конвоир.

   - Не высокородная, значит? - Джонни притормаживает, и у Дорин появляется слабый проблеск надежды, что, может, всё ещё обойдётся, может, это ошибка... Хотя как считать ошибкой чью-то смерть по её, ЕЁ вине?! Но, позвольте, ведь она человек, почему она должна подчиняться каким-то диким законам, где нет суда и следствия?

   - Вы не можете... - начинает она.

   - Чего?! - удивляется палач. - Чего не можем?

   - Я человек... Судите меня, и тогда... - да, по её вине, но ведь она не хотела, не знала, что так выйдет, она вообще могла подумать, что в дом забрался разбойник, ведь правда?

   - Сейчас у нас быстро - хлоп, и в дамки. Раньше сядешь - раньше выйдешь, - Джонни пытается утешить её хотя бы так, но куда там. - Жалко девку, - говорит он конвоиру.

   - Нет! - Дорин пытается отодвинуться как можно дальше, но напрасно - её тут же останавливают и с такой силой сводят за спиной руки, что она вскрикивает.

   - Не обольщайся, Джонни, не просто девку, - жарко сопя ей в затылок, уточняет конвоир. - Девку из Семьи Макрайан.

   - Вот как. А. Ага. Всё мы можем, красавица, - видимо, слово "Макрайан" снова означает что-то особенное, но уже совсем, совсем другое - на лице Джонни сочувствие сменяется равнодушием. - И можем даже больше, чем ты думаешь.

   Она догадывается об этом, когда конвоир сдирает с неё платье; Дорин уверена, что он мог бы сделать это поаккуратнее, но платье трещит по швам и рвётся. Она еле успевает прижать его руками, чтобы не стоять перед ними с обнажённой грудью. Ладно, пусть так. Пусть они делают всё, что хотят, она заслужила это.

   Но нет, пока не всё, что хотят; пока только то, что положено. Из кузнечного горна вздымается сноп искр, когда палач извлекает оттуда раскалённое докрасна тавро. Уже после она осознаёт, что Джонни преподносит ей подарок: при желании он может проделать это куда медленнее, но нет. С силой вдавливает металл в плечо - и не держит дольше, чем необходимо.

   Но сейчас Дорин не понимает этого, она вообще ничего не понимает, не видит, не слышит... ничего, кроме шипения собственной плавящейся кожи и запаха, словно в духовке сгорело жаркое.

   - Пошла, ты! - как, надо идти куда-то ещё?

   Однако Дорин с удивлением выясняет, что отнюдь не собирается тут же лечь и умереть, она не собирается даже падать в обморок. Боль пройдёт, вот - уже проходит, и через пять минут наступят следующие пять минут, где она становится просто кем-то безликим с выколотым ниже ключицы олдгейтским номером. Начинается иная жизнь, в другом нигде и никогда.

   - Что застыла? - спрашивает стражник. - Или добавить?

   - Добавить, - сквозь зубы говорит Дорин.

   Она едва успевает заметить, что в лицо ей летит какой-то комок. Дорин непроизвольно вскидывает обе руки, пытаясь либо поймать, либо отбить его, будто мяч - и тут же шипит от боли, когда платье касается плеча. Чёрт подери!

   - Шмотки, - в руках оказывается серый матерчатый свёрток. - На полгода хватит.

   Наверное, хватит, она не знает. Полгода - это не так много. Дорин стерпит всё: и полгода, и "волчий крюк". Но впереди больше не будет ничего, ничего хорошего...

   В каждой тюрьме есть камеры, ведь куда-то же её отведут. Должно быть, ужасные камеры с пауками и крысами. Дорин содрогается. Но она заслужила это, даже если её сунут к крокодилу. Что ей до каких-то там пауков?

   Впрочем, идея с крокодилом не так далека от истины. Тут она никто, всего только человек...

   - Лицом к стене, - говорит стражник. Дорин становится лицом к стене, правой рукой одновременно пытаясь удержать тючок со своей новой одеждой и разодранное платье. Осталось только оказаться перед ними голой. Ещё чего! Но она не умеет правильно становиться лицом к стене, подумать только! Один из конвоиров бьёт Дорин по пяткам, снова вызывая всплеск боли: на этом месте выясняется, что её ведут вдвоём. Она считается особо опасной преступницей, которая вцепится в охрану и перегрызёт им глотки?!

   Дорин утыкается лбом в камень. Сейчас эта стена, сухая и холодная, кажется ей самым лучшим из того, что случилось за минувшие сутки. Конвоир долго грохочет ключами, и она успевает изучить этот камень до мельчайшей щербинки.

   - Пошла, Макрайан, - наконец, говорит он. - Будь как дома.

   Ничего страшного, - твердит про себя она. И впрямь, не так уж сильно отличается от Кастл Макрайан. Смешно... И совсем не смешно, если Дорин вспомнит, что по их законам второй срок оказывается пожизненным... "Макрайан", - вдруг думает она, внезапно вспомнив измятый цветок горной смолёвки...

   - Макрайан? - в первый момент Дорин кажется, что она сама произнесла это вслух.

   Нет, не сама. Навстречу ей с койки поднимается какая-то женщина. На сей раз это слово означает что-то ещё, уже другое, но что, Дорин пока не знает и ей всё равно. Она без сил прислоняется к захлопнувшейся двери, придерживая сползающую материю: похоже, чёртов боров постарался от души, и о платье - как о платье, а не как о половой тряпке - можно забыть.

   - Бедное дитя! - наконец, говорит женщина.

   Что ж, люди - и не совсем люди - как-то живут и в тюрьме. Женщина не истекает кровью, не прикована цепями к стене и не измождена до состояния скелета, хотя под глазами залегли синие тени. Поблёкшие от грязи белокурые волосы гладко причёсаны и стянуты сзади.

   - Вы меня знаете? - бездумно спрашивает Дорин.

   - Я знаю Семью Макрайан, и этого довольно, - говорит та. - Одна из самых древних Семей Британии, леди... - в голосе женщины слышится вопрос. Сначала Дорин не понимает, чего от неё хотят, но тут же догадывается, что собеседница желает знать её имя.

   - Дорин, - говорит она.

   - Позвольте представиться: Кэтрин Хейс, - надо же, как церемонно. Ну, что ж, она примет правила игры.

   Камера совсем маленькая. Прямоугольная каменная клетка со столом и деревянными нарами в два этажа, стоящими вдоль левой стены. Напротив жестяная раковина, вместо туалета - дырка в полу возле входа. Роскоши тут не предусмотрено.