Гней Гилденхом Артур Грин

— Да, когда-то Марк Селентин Александр Верховный Стратег Грей-Дварр, получивший последнее наименование за прекрасную победу, первую победу селентинцев над дваррами недалеко от полуострова, когда-то Марк Селентин со Светлым Клинком, бешеной отвагой, горячим сердцем, целиком преданным золотой Луне, и, прямо скажем, не очень умной головой, пришел сюда окончательно добить коричневых дварров, которых он тогда еще называл серыми хнумами. И вот теперь тень того Стратега, правда, тень изрядно поумневшая, идет с новым героем совершать новые подвиги.

— Новые? — глухо переспросил Лайк Александр, и то, что он произнес первое слово после многодневного молчания, поразило меня сильнее, чем длинная речь Стратега.

— Новые, — подтвердил Грей-Дварр. — Старым подвигам больше нет места.

Если мне удастся погибнуть достойно, возможно, я вернусь в мир еще раз. Рыцарей, погибших достойно, Луна обращает к новым боям. И я произведусь на свет в одном из замков, и возможно это вновь будет город, лишь недавно ставший селентинским. А может…

Луна берет на золотую службу…

Как там дальше?.. Нет…

Луна зовет на золотую службу…

Надо же, я забыл вторую строчку! Я забыл строчку из Селентина Александра!

Ночью мне приснились жрецы, молния и официант из «Горячей Пиццы». За всем этим наверняка снилось что-то еще, что-то более важное, но пицца заслонила остальное. Как ни странно, сейчас я не хотел есть.

Я хотел драться!

Но перед тем как сорвать меч с пояса — хоть ненадолго увидеть воду. Много текущей свободной воды, синей или пусть даже фиолетово-зеленой, и смотреть на нее, и видеть отражения небес, предметов, лиц, перемежаемые солнечными бликами. Вода так похожа на меня, на мои мысли… Морская, речная, льющаяся из кружки… Вода, наверное, начало всех начал, а не просто символ Селентины. Вот что приснилось мне ночью за прочими снами: все течет, цвета переливаются один в другой, молния — звук льющейся воды, мы заполняем собой землю, как чай из опрокинутой чашки заливает весь стол…

Я понял, что хочу не только драться. Мне хотелось вернуться назад и еще раз испытать то странное состояние, которое настигло меня в пещере при виде Грей-Дварра.

Вдруг Лайк и Грей-Дварр остановились.

Следующие два слова они произнесли одновременно:

— Вот он!

Замок висел над каменной пустыней. Он был вырублен в скале и не сразу даже осознавалось, что гладкий черный выступ с подобиями башен — Даркдваррон. Он готов был сорваться и улететь, оставив мир без своего безупречно-черного цвета. Но он же находился здесь всегда, с начала времен, угрожающе-неприступный, мудрый старший брат мертвого Аргронда, и становилось ясно, что если Даркдваррон когда-нибудь оторвется от скалы, освободиться из-под власти камня, то это будет предвестием конца известного людям мира.

Входа в черный замок не было. Лишь грифоны могли бросаться с его стен и парить, ведомые своими хозяевами.

Внешний вид Даркдваррона отбивал всякие мысли об осаде.

Именно такая защита называлась легендарной.

Хнумы появились внезапно. Я так и не понял, откуда они взялись. Восемь низкорослых человечков двигались к нам, издали строясь в полукруг. Еще через сто шагов полукруг превратился в кольцо. В центре кольца стояли мы трое.

Очевидно, низкорослые человечки умели драться. Но их было всего восемь. Я наблюдал за стенами нависающего замка. Я ждал. Сейчас оттуда должны вылететь серые, никогда мною не виданные крылатые чудища.

Хнумы приближались.

Грифонов не было.

Мне вспомнилось, что уже нынче грядет ночь новолуния.

Хнумы подошли совсем близко. Я вцепился в рукоять. Грей-Дварр повторил мое движение.

Даркдваррон замер.

Я не сомневался: первую восьмерку мы положим быстро. А дальше…

Грей-Дварр смотрел на Лайка. И я тоже, стараясь не броситься на хнумов, следил за ним. Мы оба ждали, когда Лайк Александр поднимет Светлый Клинок Диайон.

Лайк Александр развел руки в стороны и громко, отчетливо произнес:

— О, гордые доблестные дварры! Ради вечных гор, ради славы вершин позвольте трем изнуренным путникам войти в вашу знаменитую столицу!

СОСТОЯНИЕ ШЕСТОЕ. ВОДА И КАМЕНЬ

…Древняя дверь открывалась, медленно-медленно, год за годом, и оттуда вырывался ярко-синий свет, и скрип сменялся протяжным ликующим звуком, не то хором, не то молнией, и крысы бежали от такого света и такого звука, все озарялось волшебным сиянием…

Холод гнал видения, заставлял возвращаться, но надо спать, надо поспать еще чуть-чуть…

Дверь готова была поддаться, последнее усилие — и ярко-синий свет хлынет навстречу, ударит по глазам, окрашивая их синевой, — но на сей раз запор остался на месте, удержанный холодом.

Передо мной была темнота.

И полусказочный замок, рожденный самым крайним, запредельным севером, окруженный непроходимыми горами, куда с трудом проникает даже холод. Путник не придет и конь не проскачет протоптанной тропой. Неприступней Даркдваррона, неприступней всего на свете. Там умирают мудрые птицы, и три, или пять, или восемь устремленных армий мечтают помешать им безвозвратно исчезнуть…

Мне стало душно. Я проснулся.

Я лежал под сшитыми вместе грубыми шкурами. Жесткий мех северной свиньи лучше других защищал от холода. Я осторожно освободил голову.

Да, я проснулся.

Я находился в Даркдварроне, в одной из башен. На дворе стояла поздняя осень. Внизу за окном простиралась каменная равнина, огромный пустой стол. Когда-то я прошагал его из угла в угол.

Если подойти и взглянуть с пугающей высоты, пробуждение будет полным. Но так нельзя, выбираться из-под спасительных шкур я, посланец юга, могу лишь постепенно.

Вошла Эргэнэ. Она принесла мне чай.

Обычно чай приносила ее грима. Но сегодня Эргэнэ пришла сама.

Волевое усилие — вслед за головой я выпустил наружу правую руку. Два глотка, чтобы согреть внутренности. Потом наступит очередь головы, рук, ног, кончиков пальцев…

Эргэнэ молчит. Но я знаю, что она желает мне прозрачного утра, милости Отца Гор и грохочущей доблести.

Я тоже молчу. Я тоже желаю ей всего хорошего.

Утро

Еще два глотка.

Впервые я испробовал эту жидкость в тот памятный день, когда мы вошли в Даркдваррон. Нам, замерзшим, изголодавшимся, поднесли каждому по горячей чаше, и на вопрос Лайка «Что там?» последовал короткий ответ: «Чай». Я возликовал. Я был поражен: даже дикие хнумы знают напиток истинных селентинцев. С некоторым торжеством поглядел я на Лайка: не дождешься, мол, ты своего кофе в пустынном краю… Хотя, возможно, мне только сейчас кажется, что я так думал, а на самом деле я просто очень устал, ничего не понимал и больше всего на свете желал или умереть в прекрасном неравном бою или уснуть в теплой уютной постели. Впрочем, заглянув в чашу и приблизив к ней нос, я быстро осознал, что «чай» хнумов чаем не является, не является ни в коей мере. Содержимое чаши, ошибочно и нагло называемое благородным именем Чая, представляло собой отвратительную смесь чего-то горного с чем-то хнумьим. Например, хвост грифона, настоянный на ядовитых коричневых мхах, с добавлением подземной воды и топленого жира птицы Кургуду. Поначалу я отказался от экзотического до тошноты напитка, но, во-первых, Лайк сказал, что хнумы могут обидеться, а во-вторых в тот же день подул резкий северо-восточный ветер, и когда коченеть в закрытом помещении стали не только уши и нос, в общем-то бесполезные для воина, но также руки и ноги, необходимые для битв, тогда я сдался.

Еще два глотка и еще два. Решительно отшвырнув мех, я покидаю теплое убежище и отправляюсь в объятия холода.

Перед тем как выйти из башни Эргэнэ останавливается. Ее губы соприкасаются с камнем, с дикой необработанной скальной породой, выступающей в гладкой, отшлифованной мастерами-хнумами стене. Это святыня. Это первозданная материя, с которой все началось.