Сборник "Чистая фэнтези"

— От рождения к смерти? — внезапно спросил Фернан Тэрц.

— Вы правы. Финальным порогом был момент консервации: до смерти, реальной смерти, как я полагаю, оставалось минут десять-двадцать. Можно замкнуть жизнь в кольцо — но только если в оправу кольца не вставлен черный алмаз: смерть. Вы должны помнить историю Аманды Ланивьер, Принцессы-Грезы, которая таким образом провела больше года в гробу из зачарованного хрусталя…

— Да, я помню, — со странной интонацией ответил профос Надзора Семерых.

— Медальон, который Губерт Внезапный до конца своих дней носил на груди — омфалос Хендрики Землич. Однажды герцог проговорился, что хотел бы проспать весь отведенный ему срок. Потому что видит сны, где Хендрика жива: они вновь знакомятся в архивах университета, разговаривают, любят друг друга, основывают Орден Зари, счастливы… Да, разумеется, во снах возлюбленная герцога тоже умирала, но никогда не умирала до конца — все начиналось сначала. К этому времени я вдрызг разругался с отцом, изменив семейной традиции и поступив в Патрихскский университет. Меня интересовало некромальное родовспоможение. Надеюсь, вы понимаете, отчего…

Рыба плеснула еще раз, позволив гроссмейстеру оборвать фразу на полуслове.

— Вы привели в пример Принцессу-Грезу, — Фернан Тэрц сел на песок, нимало не заботясь о сохранности одежды или опасности простыть. — Тогда вы должны знать, что псевдожизнь, замкнутая во внутреннее кольцо, нуждается в охранном коконе. Хрустальный гроб? — допустим. В случае с Грезой мы имели не омфалос, а полноценное тело, и то — опоздай князь Элоиз на неделю-другую, вместо свадьбы он обустраивал бы похороны невесты… Что за кокон сохраняет омфалос Хендрики?!

— Это просто, как все гениальное, — печально усмехнулся гроссмейстер. — Вы в курсе, что медальон — Пуп Земли рыцарей-квесторов? Квинтэссенция деятельности Ордена Зари? Я бы добавил: объект поклонения… Анри вздрогнула.

Вырезанный из бревна грубый болван, поставленный на попа, жалок и нелеп. Но проходят годы, десятилетия, века… Квалифицированный маг отлично знает, что такое — намоленный идол. Спящий до поры вулкан, готовый в любую минуту пролиться раскаленной лавой. И реальность вокруг бывшего болвана приобретает ряд дополнительных свойств, вызывающих содрогание у любого мантика.

— Да, милочка, — подвел итог Эфраим, от которого не укрылся испуг вигиллы. — Вы все поняли верно. Намоленность, виток за витком — вот что бережет омфалос великой семантиссы. Отец скончался двадцать три года тому назад; думаю, он был бы рад узнать, что его предположения блестяще подтвердились. Намоленность сохранила Хендрику Землич на срок больший, чем можно было надеяться.

— Вам не страшно, ваше чернокнижие?

— Страшно, милочка. Поэтому я и стребовал с квесторов, в качестве платы за услугу, доступ к реликвии. Хотел посмотреть, что случилось с омфалосом за это время. И уничтожить его, если понадобится, дав покой несчастной женщине.

— Ваш отец предполагал такой исход?

— Вряд ли. В первом завещании герцог Губерт велел похоронить медальон вместе с ним. Потом, говорят, он переписал завещание, хотя я не уверен, что это правда… Герцогиня Флора была женщиной мстительной. Она не знала, что кроется в медальоне мужа, но ревность изобретательна. Ее высочеству наверняка доставило удовольствие после смерти супруга передать медальон в полную собственность Ордена Зари. Святыня гулящего муженька, память о жалкой шлюхе, — игрушка дураков и бездельников. Такой местью можно гордиться.

Осенняя муха вмешалась в разговор, деловито жужжа возле уха Анри. Это невпопад ожила фасцина, подсаженная барону. Тембр жужжания, низкий и басовитый, говорил о многом. Но выйти на прямой контакт? Обнаружить взаимную фасцинацию — разоблачить связь куда более тесную, чем декларировалось вначале…

Служебные заботы казались сейчас мелкими и пустяковыми.

— Что с вами? — одновременно спросили Эфраим Клофелинг и Фернан Тэрц.

— Некисло ты племяша приложил, светлость, — уважительно хмыкнул Кош.

Он швырнул связанную сестру на пол рядом с бесчувственным Германом. Волчица выворачивалась едва ли не наизнанку, силясь освободиться от пут; по ее звериному телу бежала крупная рябь, как от ветра — по воде озера. Агнешка страстно желала превратиться, но мешали веревки, крепко стягивая лапы и пасть. Опровергая собственную фамилию, волчица выглядела крупной: весом и размерами со взрослую девицу.

И как с ней Кош справился?

«Видать, сильно вас по физиономии отоварили, сударь! — ехидно отозвался внутренний подлец-голос. — Сам Кош, судя по его комплекции, в такую зверюгу превращается, что медведь от страха поседеет!»

— Укусила, зар-р-раза!

Малой еще разок пнул сестру и принялся зализывать рану на предплечье — точь-в-точь как днем Агнешка.

— Давайте перевяжу.

Барон сунулся в саквояж — в поисках прокипяченных бинтов, которые Любек обычно выдавал господину в немереном количестве.

— Скажите, Кош… А правда, что на хомолюпусах все зарастает, как, простите, на собаках?

— Брехня. На собаках хужей зарастает.

— Так, может, бинтовать не надо? Я о вашей руке.

— Надо. Покусала ведь, стерва!

— Отчего бы вам не сменить облик? Чтоб ускорить процесс заживления? Я, конечно, повязку наложу, но если есть более действенное средство…

— Облик сменить? Обернуться, значит?

Рыжий богатырь глядел на Конрада, растерянно моргая.

— Дык не умею я, — сокрушенно вздохнул он, с унынием разведя лапищами. — И рад бы…

— Не умеете?! — опешил фон Шмуц. — А каким же образом вы сестру одолели?

— Не образом, а веревкой. Агнешка в окно скакнуть намылилась, а я сзади навалился, скрутил и связал. Веревку-то я с собой прихватил. Как чуял: пригодится.

— Вы были в человеческом обличье?!

— Ну да, в человечьем. Как бы я ей иначе лапы вязал? Ничего, я привычный! Не одну сеструху заломать могу, коли припрет. Я и папашу, бывало, ломал, и дядьев…

— Но вы оборотень? Хомолюпус?!

Не прекращая разговора, Конрад деловито приступил к перевязке. Следы от зубов были глубокие, но накладывать швы, к счастью, не требовалось.

— Ага, хомолюпус. Туже бинтуй, не боись! Ежели по родне считать: вовкулака от дедов-прадедов. Только в семье, оно… Не без урода, значит. У тебя, светлость, племяш, у нас — я. С волками жить — волком выть, а у меня с этим делом — беда! Не умею. Я по-другому оборачиваюсь, просто снаружи не видно. То дурак дураком, то умный — аж страсть! Умным интереснее, зато дураком жить проще. Кручусь помаленьку…

«Не врет!» — шестым чувством понял барон. Теперь становилось ясным, отчего рыжий детина морозил глупость за глупостью, а потом вдруг подсказывал такое, до чего обер-квизитор сам вряд ли бы додумался. Дурак-оборотень, значит?!

— А сейчас вы как? Умный — или?..

— Или дурень?

Кош призадумался, взлохматил шевелюру здоровой рукой.

— Не знаю! — объявил он и подмигнул барону с подозрительной веселостью. — Вот ты сейчас какой, светлость: умный или глупый?

— Я? Да кто ж вам такое сам про себя скажет, Кош?!

— А я, значит, отвечай? Умный ты, светлость, а дурной, вроде нашего…

— Погодите! Вас же сестра покусала! Значит, вы теперь должны настоящим хомолюпусом сделаться…

— Не-а, — лениво мотнул Кош кудлатой головой. — Не должен. Кусали меня тыщу раз… сам просил маманьку: цапни, мол!… никакой пользы…

Волчица тем временем ухитрилась освободить от веревок пасть и исподтишка грызла путы на передних лапах. Надеялась: не заметят. Наивная! На то и Бдительный Приказ, чтобы бдить. Да и любимый братец не дремал. Вдвоем с рыжим барон произвел еще одну «перевязку» — по новой замотав пасть Агнешки, которая отчаянно сопротивлялась. На сей раз укусов удалось избежать: Конрад воочию увидел, как дурак-оборотень ломал и папашу, и дядьев, и, наверное, полстаи…

За этой возней оба пропустили шум в коридоре и обернулись, лишь когда в комнату боком протиснулся Рене Кугут, опираясь на костыль.