Подняться на башню

Не прошло и недели, как коридоры резиденции Брасийских баронов перестали казаться Хёльву запутанными и бестолковыми. Каждое утро, наспех проглотив легкий завтрак, юноша спешил в прихожую при опочивальне баронессы — ждать выхода ее сиятельства. Там же, в прихожей, собиралась и остальная свита — несколько придворных дам, не допущенных к церемонии облачения госпожи, шут Гнорик и Инги Барус — подающий надежды молодой человек из благородной семьи.

— Я — личный писец баронессы, — очень серьезно сообщил он Хёльву при знакомстве.

Гнорик, как и положено шуту, был развязен, грубоват и раздражающе весел.

— Итить тебя! Флейтист! — приветственно хохотал он, взбрыкивая длинными ногами в розовых колготах. — Наше вам почтение. Как почивалось? Не прилетали ли сонные человечки? Что такое сонные человечки? Неужели не знаешь? Маленькие такие? Крылышки в горошек? Поют душевно колыбельные песни. Ну? Не знаешь? И я не знаю. Не повезло нам с тобой, стало быть.

— Сегодня опять женишки прискачут, — продолжал верещать шут. — Все красавцы рыцари, удальцы молодцы. Соколы да и только. Латы блестят, зубы блестят. Усы — как куст тюльпанов.

— Тюльпаны — не кусты, — поправил педантичный Инги.

— А тебя, личный писец, никто не просил пасть разевать. Ишь, ботаник выискался.

— Ваша грубость, господин Гнорик, превышает все допустимые пределы.

— Для меня, бедный маленький Барсyчонок, и вовсе нет никаких пределов. Мне наша благодетельница как раз и платит за превышение допустимых пределов. А ты писец. Так что сиди и пиши.

Шут почесал подбородок:

— Так о чем бишь я? Перебил, холера. Чернильница ногастая.

— О женихах, — почтительно вставил Хельв.

— Да! Именно, О них, родимых. Так вот, набегают мерзавцы, как клопы. Все руки нашей госпожи домогаются. А чего б не домогаться? Она у нас баронесса — это раз, милашечка — это два, формы какие, а? Тело волшебной пышности. Ну и золотишка навалом. Если бы Амель не питала ко мне столь исключительно сестринскую привязанность, то я бы ого-го! Всех соперников бы за флангом оставил!

Придворные дамы дружно прыснули.

— Эй, голубицы сизые! Чего смеетесь?

— Ох и знатный из тебя барон бы вышел!

— Да уж не хуже этого попугая Насумуты. — Гнорик подбоченился. — Завалил весь замок своими букетами, присесть некуда, чтобы не уколоть зад о шип али ветку острую. Оранжерею, вишь ли, устроил! На месте госпожи я давно бы…

— Давно бы что?

Баронесса вошла почти неслышно, легко ступая по пушистому ковру. Ее утренний наряд, как обычно, отличался простотой и изяществом — белое шелковое платье, кружевная косынка, лакированные туфельки без задников.

— Так что же ты сделал бы на моем месте? — Низкий голос Амель звучал весело.

— Прогнал бы взашей этого поставщика негодных веников!

— Ты строг к моим ухажерам, дорогой Гнорик.

— Я справедлив. Подумай сама, лапочка. — Он фамильярно потрепал баронессу по плечу. — Насумута — напыщен, как индюк, занявший первое место на птицеводческой выставке, добряк Цедар уродлив, высокородный рыцарь Фавлер — до неприличия беден.

— Разве такая мелочь, как бедность, может встать на пути пламенной страсти? — произнесла Амель, бросая на Хёльва томный взгляд.

— Встать — может.

— Пусть так. Но любая преграда должна быть сметена безудержным потоком чувств! — Взгляд баронессы сделался жарким до плотоядности. — Не правда ли, Хёльв? Уж ты-то, музыкант, должен тонко понимать такие вещи.

Юноша потупился. С момента появления в замке он был окружен самым пристальным и нежным вниманием брасийской госпожи. Она всегда приветствовала его многозначительной улыбкой, на обедах старалась усадить поближе к себе, часто брала за руку. В своих покоях Хёльв находил дорогие подарки, сопровождаемые неизменной запиской: «Самому прекрасному флейтисту от А. Б». Все эти знаки расположения одновременно и радовали, и тревожили Хёльва. Нельзя сказать, что баронесса не нравилась ему. Его восхищали ее роскошные смоляные волосы, белые полные руки и плечи, летящая походка, но при этом он чувствовал в Амель что-то непонятное и оттого очень опасное. Хёльв тысячу раз пытался убедить себя в том, что он ошибается, что баронесса добра и мила — а доказательств ее доброты было хоть отбавляй, — но ничего не мог с собой поделать. Он боялся Амель и презирал себя за этот страх.

Все утро и весь день баронесса посвящала государственным делам, позволяя себе расслабиться лишь под вечер. Как только на улицах сгущались сумерки, в замок устремлялись гости — представители знатных семейств, богатые купцы, банкиры, послы иностранных держав. По Большой Парадной Прихожей и Белой Зале неторопливо прогуливались солидные господа и дамы, обмениваясь поклонами и вступая в приятственные беседы друг с другом.

— Видели ли вы сегодня рыцаря Фавлера?

— О да! Эта шляпа… Должно быть, бедняга сошел с ума!

— При такой-то нищете…

— Что же сказала служанка? Я жажду услышать все пикантные подробности!

— Я бы прописал ему десяток ударов плетью. Плеть — лучшее лекарство против любых капризов.

— …И опять эти ужасные пионы! Подумайте только! Пионы!

— Он просто смешон.

— Не согласна с вами, милочка. Кавалер он блестящий. А уж брови! Почти как у самого великого барона.

— Что вы говорите? Плакала навзрыд?

— Все это крайне занимательно. Никогда не слышал ничего подобного!

Хёльв сидел на табуреточке возле трона и тихонько наигрывал на флейте. На коленях у него лежала засаленная и донельзя зачитанная книжка — «Гельмары: правда и домыслы».

Прямо напротив него, на противоположной стене залы, висел парадный портрет Рубелиана. Великолепный вояка был изображен верхом на молодом драконе, с тяжелым эспадоном в левой руке. Сразу было заметно, что художник, писавший этот портрет, никогда не видел ни молодых драконов, ни двуручных мечей.

Мысли Хёльва текли медленно и покойно: «Надо бы завтра к Антору наведаться. Должок отдать. Или подождет еще? А то Лэррен говорил, что в лавках уже появились первые экземпляры нашумевшего „Трактата циника". Хотя наверняка баронесса приобретет несколько штук для библиотеки…»

Он встал и прошелся по зале, выискивая взглядом Амель. Ему не терпелось подкинуть ей идею насчет очередного пополнения книжной коллекции. Многие гости приветствовали его улыбками — иногда пренебрежительными, но чаще заискивающими. Стремительно распространяющиеся слухи несколько преувеличивали влияние нового флейтиста на баронессу.

— Имею дельное предложение! Строго конфиденциально! Некто лоснящийся схватил юношу за рукав и попытался отвести в сторону. — Лучшие румяна для баронессы! — Прошу посодействовать…

— Не откажите в любезности, — шептал на ушко другой предприимчивый купец. — Ароматические масла из престижнейших лавок Хан-Хессе. Отдам за бесценок. Хёльв затравленно огляделся, выискивая путь к спасению, и тут заметил, что возле парадных дверей возникло какое-то нездоровое оживление.

— Дорогу! Дорогу! — зычно выкрикивал лакей. Толпа послушно расступилась, пропуская невысоко человека, облаченного в темно-багровые одежды. В руках человек нес внушительного вида пергамент и клетку, нарытую льняной тряпицей. Хёльв изумленно приоткрыл рот: ногти у незнакомца были длинные, чуть загибающиеся напоминающие когти хищной птицы.

— Гонец от Самодержца государства Самарагд. К баронессе Брасийской.

Амель величественно взошла на трон и кивнула гонцу;

— Я слушаю.

— Наглой самозванке и шлюхе Амель, бесстыдно именующей себя баронессой, — начал читать гонец. — Сим предлагаю по собственной воле отказаться от незаконно присвоенной короны Брасьера, публично покаяться в грехах и удалиться в монастырь, чтобы провести там остаток жизни. Измученное и стенающее население города может быть спокойно и счастливо: все здоровые мужчины старше шестнадцати лет станут кандидатами в подданные Самарагда. В случае неподчинения сему приказу в Брасьер будут введены войска, дабы навести порядок и помочь честным жителям правильно разобраться в ситуации. Добронравный Могучий Соатан Седьмой, Самодержец Самарагдский. Бросив на пол послание, гонец вытащил из клетки голенастого куренка и неуловимым движением фокусника оторвал ему голову. Брызнувшая кровь мигом залила пергамент и подол платья баронессы.