Поплачь о нем, пока он живой (СИ)

Но он лишь закатил глаза и опустил меч.

— Этого мне ещё только не хватало! Куда ты лезешь, а? Отдай Дунгрому железячку, а то, глядишь, сама порежешься!

Ответом ему был резкий, по-боевому быстрый выпад, от которого он едва успел уклониться. Любава хищно сверкнула глазами.

— Али забыл, Бьёрн, кто тебя от страховидла спас, когда ты о дерево затылком приложился? — с вызовом улыбнулась она. — Я с детства наравне с воинами дерусь, чтоб ты знал!

Бьёрн ответил ей скучающим взглядом, переложил меч в левую руку, но атаковать явно не собирался, и отвечать на подначку тоже. Тогда, недолго думая, Любава пошла в атаку сама, вызывающе дерзко била, заставляла отвечать, раскрывалась намеренно, чтобы подначить на атаку. И вскоре, видимо, Бьёрн понял, что она достойный противник, он стал собраннее, удары стали быстрее и сложнее, так что Любаве пришлось несладко. Уже на пятую минуту в разгоряченную голову закралась мысль: "Какого лешего я это все затеяла?!" Любава едва-едва ускользала от ударов разошедшегося Бьёрна, ей казалось, что её меч от них непременно развалится на кусочки — такую силу он вкладывал. "Мама родная!" — дрожал у нее на губах вскрик. Да, здесь и Горыня бы хорошо попотел, а уж она… "Блок, удар, связка… Блок, удар… Блок, блок… Удар, атака, блок…" — стучало у девушки в висках. Меч отяжелел в уставшей руке, в глазах начало туманиться от недостатка воздуха — до такого с Горыней не доходило никогда, но Бьёрн её жалеть не собирался…

И вот, в какой-то почти неуловимый миг Бьёрн нанес решающий удар. Любава поставила блок, но удар был столь сильным, что руку девушки унесло назад и меч, выскользнувший из мокрых пальцев, прозвенел по каменному полу, отлетев на добрых три метра назад. В глазах у Любавы потемнело — позор… Она попятилась от Бьёрна, занесшего меч, но каблук сапога попал в щель между камнями, зацепился, и девушка, споткнувшись, почувствовала, что падает…

С детства тренированное тело среагировало само, без всяких указаний девушки. Падая, она выгнулась назад, подставила руки, оттолкнулась ногами — и вместо падения вышло колесо. И ещё одно. И снова — пока под руку не попался меч. Мир закружился перед глазами Любавы; мало что соображая, она подхватила меч и выставила его вперед…

Когда мир прояснился, Любава оторопело увидела, что кончик её меча упирается в кадык замершему перед ней Бьёрну. Секунду девушка соображала, что делать. Потом её глаза полыхнули.

— Не хвались, что победил могучего врага, Бьёрн, — тихо произнесла Любава, не отводя меча. Муж смотрел ей в глаза, держа руку с мечом позади и тяжело дыша. Девушка подняла одну бровь. — Хвались, что смог покорить женщину.

С этими словами она убрала меч, вернула его Дунгрому, подняла накидку и, гордо вскинув голову, ушла в сторону конюшни.

Едва достигнув стояла Грома, Любава без сил рухнула на скамейку рядом. Колени подогнулись, руки пробрала нервная дрожь, она вся сжалась в комочек, будто от холода. Запоздалый страх…

С ристалища до нее донесся веселый смех Гилрэда, грубый окрик Бьёрна, но звон мечей так и не возобновился…

…Вечером, уже после ужина, в дверь комнаты девушки кто-то негромко, но решительно постучал. Любава отвлеклась от только что затеянной вышивки и, накинув поверх обычного платья легкий плащ, — мало ли, кто там, за дверью? — пошла открывать.

Глаза девушки стали в два раза больше, когда она увидела, кто стоит на пороге.

Бьёрн несколько секунд стоял молча, смотря ей в глаза, но потом опустил взгляд и спросил:

— Так и будешь на пороге держать?

В руках у него был объемистый сверток из его собственного дорогого плаща.

— П… проходи, к… конечно, проходи, — заикаясь, проговорила Любава, открывая дверь шире. Бьёрн вошел, она закрыла за ним и воззрилась, не в силах сдержать изумления.

Он опустил сверток на её кровать и развернул. По плащу покатились маленькие комочки четырех котят. С открывшимися глазками, видимо, уже не пьющие материнское молоко, но все равно ещё маленькие и потешные. Один был рыжий с белым пузиком и кончиком морды; один темно-коричневый и пушистый-пушистый, как одуванчик; один — будто голубоватого цвета с темными полосками и один смешной, трехцветный с разными, белым и черным, ушами и рыжей мордочкой.

— Их утопить хотели, когда кошка родила, — сказал Бьёрн. — Я их еле спас. А сейчас кухарка заявила, что они ей мешают, шалят слишком, и чтобы я их унес, а не то она их передавит… Ума теперь не приложу, куда их деть… Ты прости меня, — неожиданно, не меняя тона, не поворачиваясь к Любаве, сказал он, — за то, что я тебе наговорил. И в Иснарэле, и сегодня… Знаю, виноват, и оправдываться поэтому не буду.

— Чудо какое… — прошептала Любава, в восхищении глядя на котят. Подошла к кровати, присела на корточки. Котята испуганно воззрились на нее, но один, видимо, самый смелый, трехцветный, подошел к ней и ткнулся ей в нос мордочкой. Девушка рассмеялась и подхватила котенка на руки. — Чудо какое, Бьёрн! Разве можно их топить? Пусть у меня живут! — и вдруг глянула в глаза — серьезно, с едва уловимой мольбой. — Прощаю, Бьёрн. Только… не надо больше так. Пожалуйста. Прошу тебя.

— Спасибо, — он кивнул и пошел к двери, потом вдруг обернулся. — Я обещаю, ничего подобного больше не повторится. И… я не задел тебя сегодня? Все в порядке?

— Да, все хорошо. Загонял ты меня совсем, — Любава улыбнулась, прижимая котенка к груди, подошла. — Я не буду больше с тобой драться, а то без руки останусь.

— Прости, — он покачал головой. — Ты зря полезла…

— Ты зацепил, я и полезла, — пожала плечами девушка. — Я на удар ударом отвечаю, Бьёрн, ты ж знаешь. Со мной батюшка даже сладить не всегда мог, что уж…

Он криво усмехнулся в ответ.

— Спокойной ночи.

И вышел, не оглядываясь, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Следующая неделя прошла на удивление спокойно. Бьёрн и Любава общались совершенно дружески, перепалки и яростная ругань остались в прошлом. Гилрэд нарадоваться не мог: наконец-то все наладилось, наконец-то хоть небольшое перемирие! Дунгрома Любава уломала на тренировки на мечах, так что с Бьёрном она больше в поединке не сходилась. И вообще казалось, что все стало хорошо и в замке воцарились мир и спокойствие.

Любава теперь практически везде появлялась в сопровождении выводка котят: эти маленькие пушистые комочки не отставали от нее ни на шаг и не отпускали от себя. Вот только в свои весьма частые вылазки в лес она их не брала, что понятно. Бьёрн вообще-то не слишком жаловал её одиночных прогулок и, после небольшого препирательства, приставил к ней в сопровождающие Гилрэда. Сам он никогда с ней не ездил.

— Слушай, Бьёрн, — сказала Любава однажды утром. Помялась немного и продолжила: — Слушай, ты не знаешь, на ту скалу, что за замком, можно как-нибудь забраться?

Он вздохнул и посмотрел в окно, на темнеющий внизу лес.

— Я тебе сам хотел предложить, знаю, что все равно полезешь, а без меня шею свернешь. Давай завтра, поближе к вечеру. Там очень красивые закаты…

Сегодня он был как-то странно задумчив, даже немного рассеян. Любава заглянула ему в глаза, но ничего, кроме этой странной рассеянности, не увидела. Подошла к нему, тронула за плечо.

— Бьёрн? — осторожно спросила она. — Что-то случилось?

Он встряхнулся и пожал плечами.

— Ничего. Извини, мне идти надо. Я тут король все-таки, а не так просто дурью маюсь!..

Развернулся и пошел прочь.

Любава всплеснула руками, растерянно глядя ему вслед. Он впервые был такой с момента их приезда в замок, и Любаве стало тревожно: либо что-то случилось, либо сегодня какой-то особый день… В этот момент, на свою беду, в зал вошел Гилрэд, и Любава тут же налетела на него:

— Гилрэд, что-то случилось? Бьёрн как в воду опущенный ходит.

— Ам… Так… А… Э… — замялся тот. — Я тебе не могу ничего рассказать… Меня Бьёрн убьет!!!

— Да откуда он узнает! — Любаве было не до этих запирательств, казалось, она готова схватить парня за грудки. — Гилрэд, мне не до шуток!