Я стану твоим врагом (СИ)

— Думаю, — глухо прорычал Феодор, вскакивая с кровати, — что последние мозги ты растеряла! Где это видано, за мужиками, да ещё за валлийцами, бегать! Сдурела ты?!

— Сам-то хорош, — вспыхнула Флорика, усаживаясь на братской постели, — за принцессой своей волочишься, слюни подбираешь. Придумал — подглядывать из-за камина-то! Ты поджариться ради её высочества не боишься, а мне указывать вздумал? Я ить не на прынца нацелилась, на дохтора! И посимпатичней Януш прынцев всех, вместе взятых! Ты ж не видел его ни разу, Фео! Красивый такой, и глаза добрые, светом так и лучатся… а какая улыбка у него, какая улыбка, Фео! Ой, да тебе такую никогда и изобразить-то не удастся, хоч всю жизнь перед зеркалом простой!

Феодор с оторопью посмотрел на горящую праведным гневом сестру, стиснувшую кулаки, выдохнул воздух через сцепленные зубы, и медленно опустился на табуретку.

— Будь проклят тот день, когда мы прибыли в Ренну, — тихо пробормотал он.

— Да ладно тебе, — мигом пришла в себя Флорика. — В замке Синих баронов ты бы такой красоты не встретил… не жалей, Фео… а с бусами чо делать-то будешь? — кивнула на драгоценность Флорика, которую Феодор по-прежнему сжимал в руках.

— Таире отдам, — глухо выдавил Фео. — Пусть это будет ей моим последним подарком.

Лихорадка оставила обессилевшее тело лишь спустя сутки. Нестор метался в бреду, выкрикивал ругательства, проклинал и угрожал, не приходя в себя.

Януш слушал.

Немногим мог он помочь патрону — теперь всё зависело лишь от него самого. Лекарь менял повязки, пытался унять жар, снять боль, но бороться с воспалением герцогу пришлось самому. Заражение удалось остановить, но Нестор лишился правой руки, и Януш и представить себе не мог, как отреагирует молодой генерал на подобное известие. Бывший лучший фехтовальщик Валлии, не признававший другого оружия, кроме верного двуручника — как ему жить, зная, что отныне о турнирах и битвах придется забыть? Повесить уже бесполезный двуручный меч на стену, чтобы никогда больше не вспоминать о нем?

Это было жестоко, и Януш не мог не признать этого. Это было бесконечно жестоко с её стороны, цинично и равнодушно — то, как она выставила это, то, как она шла к своей цели. Более того — весь дворец теперь представлял собой сплошную опасность, и в каждом незнакомом лице Януш видел теперь наемного убийцу или отравителя.

Воду и пищу Януш проверял лично. Более того, не покидал покоев герцога ни на минуту, не доверяя даже валлийским офицерам, несшим по приказу капитана Дейла круглосуточную вахту у дверей.

Принц Орест заходил несколько раз, смотрел на друга со смесью страха и неуверенности, но в конце концов уступил просьбе лекаря и согласился ждать, пока герцог не придет себя, и не тревожить больного попусту.

Крон-принц Андоим не зашел к тайному советнику своего отца ни разу. Януш был особенно рад этому, теперь, когда Нестор не мог защитить его от пристального внимания августейшей особы, но и не мог не признать, что исходила подобная неучтивость от крайней неприязни, которую крон-принц даже не потрудился скрыть. Пожалуй, Андоим был единственным, на кого не распространялось влияние герцога: с момента вхождения его на престол положение Ликонта при дворе могло пошатнуться.

Боль ампутированной конечности была настолько сильна, что Януш и не пытался снять её полностью. Что-то он мог взять на себя, но с остальным герцогу приходилось бороться самому. Лихорадка отпустила его, и Нестор лишь стонал время от времени, продолжая бормотать невнятные угрозы.

Януш промокнул выступившую испарину на лбу генерала, пересел обратно в кресло, положив руку на отложенный трактат о явлениях природы. Чтение не давалось ему и на этот раз: Януш старался не сводить глаз с друга, отмечая стадии его выздоровления.

Нестор поправится — он уже не сомневался в этом. За прошедшие сутки друг мог сгореть от лихорадки, заражение могло подняться выше, попасть в кровь — но этого не произошло, и мало-помалу Нестор отвоевывал у смерти своё право на жизнь. Он боролся с таким звериным упорством, порываясь встать на ноги, рыча, сходя с ума от боли и бешенства, что Януш был почти уверен — к вечеру патрон придет в себя. Неплохо, учитывая, что зачастую в подобных случаях люди погибали, не доживая до ампутации.

Януш сокрушенно покачал головой: леди Марион недооценила герцога, его здоровье и его злость. Нестор Ликонт не умел сдаваться и проигрывать. Доктор даже думать не хотел, что их ждет с его пробуждением.

— Януш…

— Я здесь, Нестор.

Лекарь опустился подле ложа, перехватил ищущие пальцы герцога.

— Такая… боль… что… с моей рукой?.. — голос Нестора был почти неслышным, как сухой шелест веток в имперском лесу.

Януш сглотнул, глядя, как дрогнули веки генерала.

— Прости меня, Нестор, — заговорил он, прижимая их сцепленные руки ко лбу. — Прости, я не смог… Так было нужно. Ты жив, и это главное. Это главное…

Левая рука дернулась в его ладонях, Ликонт распахнул глаза, вздрогнув всем телом.

— Прошу тебя, лежи, — лекарь положил руки на плечи герцога, пытаясь удержать его на месте. — Тебе нельзя вставать, отдохни хотя бы до заката. Нестор!

Нестор зарычал, упираясь единственной рукой, подтянулся, правым локтем отпихивая доктора, и тотчас вскрикнул от боли.

— Януш!!!

Лекарь ухватил его за плечо, пытаясь уложить обратно, но герцог всё ещё боролся, не желая закрывать воспаленные, горящие глаза.

— Что ты сделал с моей рукой?! Убью, я убью тебя за это!!!

— Ты бы умер, не сделай я этого! — попытался образумить друга Януш, беспомощно озираясь на двери.

Сэр Дейл заходил утром, но большую часть времени проводил рядом с крон-принцем, оставшись теперь последним боеспособным телохранителем наследника Валлии. Януш понимал, что раньше вечера капитана ждать не стоит, но его помощь не помешала бы здесь и сейчас, ведь удержать тяжелого, буйного, сильного, несмотря на значительную потерю крови и перенесенную лихорадку, молодого генерала доктору оказалось не под силу.

— Ведьма, проклятая ведьма!!! Это её рук дело, Януш! Это она… шлюха, паршивая шлюха!

Януш вздрогнул, отпуская генерала. Всегда державшего себя в руках, прекрасно владевшего собственными эмоциями и не допускавшего ни единого бранного слова в своем присутствии герцога словно подменили. Болезнь стирает все мыслимые и немыслимые границы, похищает надежду, сжигает веру — уничтожает всё, что есть светлого в человеке. Он прекрасно это знал, видел каждый раз, когда тяжело больной умирал у него на руках — но совершенно не хотел слушать всё это сейчас.

Герцог уже почти выбрался из-под вороха пропитавшихся его болезненным потом покрывал, когда Януш смочил тряпицу в растворе, поднося её к носу друга. Ликонт вдохнул, раз, другой, попытался отпихнуть доктора и не смог, бессильно падая на подушки.

— Я найду её… слышишь?! — невнятно продолжал Нестор, борясь с дурманом, то закрывая, то открывая потемневшие глаза. — Я найду её! Сейчас же! Ты!!! Ты… моя рука…

— Я знаю, — мягко проговорил Януш, вытирая липкий пот с побледневшего лба герцога, — я всё знаю. Спи, тебе надо набраться сил.

— Моя рука… сволочь… грязная сволочь… моя… рука… моя… Марион…

— Тебе нельзя волноваться, — Януш протер влажной тряпицей пересохшие губы друга, влил несколько капель, — не сейчас. Отдохни.

Нестор застонал, тяжело, с надрывом, и Януш догадался, что означал этот стон: молодой генерал, уже падая в забытье, понял окончательно и бесповоротно, чего лишился. И этот стон, стон раненого зверя — как звон колокола, прощание, принятие и осознание — останется в его памяти на всю жизнь.

— Она заплатит… — прошептал Ликонт, уже не открывая глаз. — Всем, что… у неё есть… Больно… как же… больно…. Верь мне, Януш… эта ведьма… заплатит…

Лекарь присел рядом, положив ладони на изувеченную руку патрона. Друг медленно впадал в наркотический сон, продолжая неслышно шевелить губами, и Януш сосредоточился, пытаясь снять разбуженную резкими движениями боль.