Коромысло Дьявола (СИ)

— Петь, а когда тебе было страшно на войне, ты молился?

— Еще как! И не только на ночь, Дездемона…

Петр, не замедлил подметить наблюдательный Филипп, пожалуй, был самым старшим в хорошей компании. Старше, чем аспирант и стажер Джованни.

К своим 26 годам Петр Гаротник успел бросить школу в десятом классе. Вдребодан разругавшись с властным родителем, спасался от него и от жизни в монастыре послушником.

Служил в армии, откуда перебрался в военное училище, а оттуда прямиком во французский Иностранный легион. Интересно повоевал в Африке и в Азии. На родине завел ребенка, женился на его матери, развелся.

И наконец помирился с отцом, остепенился блудный сын, поступив в прошлом году в президентскую Академию управления в одном потоке с Марком Недбайным.

Время от времени подрабатывает в серьезных миссиях для одной охранной фирмы. Заодно по родительской просьбе присматривает за Мариком, как бы тот не скатился в криминал и наркоту по скользкой голубой дорожке.

В школу выживания к сенсею Кану Тендо пришел с безупречными рекомендациями и достаточно подготовленным, чтобы стать спарринг-партнером Филиппа.

— …Если обстановка пятьдесят на пятьдесят, а игра идет в чет-нечет, пан или пропал, то молишься, о пречистая дева Мария, и Пресвятой Богородице и Богу-отцу.

В такие вот моменты и узнаешь: есть Бог или нет, когда лишь его милосердием и чудом не оказываешься в той неудачливой половине, четверти, одной восьмой, десятой… Согласно списку подтвержденных боевых потерь. То есть среди убитых, раненых, пропавших без вести, миссинг ин экшен, милые девочки и мальчики.

— Люблю героических мужчин. Кричали женщины: Петя, ура! и в воздух трусики бросали, — иногда Софочка становилась очень вредной и язвительной девочкой с журфака.

Напрасно говорят, будто в Кульке, то бишь в университете культуры сплошь учатся одни дуры.

Столь же не глупая медичка Манька, соборне получив от Петра апостолический ответ на свой вопрос, задумчиво промолчала, прикурила от вызолоченной зажигалки длинную черную сигарету и глубоко втянула в себя дым.

Филипп приблизительно догадывался, над чем подруга Мария вдруг призадумалась, ротик округлила, дым колечками пускает…

"Ага, ей не только хочется быть пречистой девой, она, понимаете ли, еще желает стать богородицей."

Понятно, не богородицей-корабельщицей в секте каких-нибудь хлыстов-изуверов, но путем непорочного медицинского зачатия ин-витро, экстракорпорально, забеременеть имплантантом и выносить ребенка.

Она и Филиппу Ирнееву предлагала стать анонимным донором-отцом ее будущему сыну. Чтобы не огорчать Маньку отказом, он обещал подумать. Может, она как ретивая католичка не решится рожать в фиктивном-то браке?

Четырьмя месяцами позднее, после той богородичной исповеди Казимирская его обрадовала.

"Мадре миа!"

Нашелся таки сумасшедший претендент на ее руку. Тоже, кстати, римско-католического вероисповедания и нетрадиционной сексуальной ориентации. Хоть завтра готов под венец. На любых условиях в первую брачную ночь. Согласен и первого ребенка совместно воспитывать, если второй естественным образом будет от него.

Готов мириться и с ее подругами типа Софочки. Лишь бы с красивыми мужчинами ему не изменяла.

Каких-либо врачебно-этических, технических и социально-практических проблем в осуществлении комплекса мероприятий по непорочному зачатию и девственной беременности Манька не находила. Можно и в академический отпуск уходить.

Лишь одно ее смущало:

— Рожать-то, мне, Филька, тем не менее, придется порочно, Боже мой, в муках.

О хирургическом кесаревом сечении не будем и заикаться — слишком опасное оперативное вмешательство. А то Бог накажет за самонадеянность и бездуховность.

— Я, помолюсь, Мань, за благоутробие твое…

ГЛАВА III

УТРО — НЕ ВЕЧЕР

— 1 —

В первом часу пополуночи Филипп возвращался в элитные трехуровневые апартаменты босса в самом благоприятном расположении духа. На метро, так на метро. Он вполне толерантно относился к тому, чтобы поздним вечером или очень ранним утром эпизодически превращаться в подземного пассажира.

Никто никому не мешает мягко перескакивать через несколько ступенек или единым духом взбегать по коротенькому эскалатору. Не то что днем или, упаси вас Бог, читатель, в часы пик, когда не утро и не вечер.

В это время, не шелохнувшись, мертвым мертво стоят белороссы на самодвижущихся лестницах. Пушкой их не прошибешь, самосвалом БелАЗ не свалишь.

Они в абсолютной монументальной неподвижности безмолвными и безразличными изваяниями едут вниз или вверх. И справа, и слева.

Если в идеологически прославленном Московском метрополитене на эскалаторе кого-то обматерили, знайте — в российскую столицу приехал белоросс. Он по привычке колом стоит, идиот, в проходе на левой скоростной полосе движения, не давая другим пассажирам спускаться к поездам.

Терпеть не могут белороссы куда-то идти: вперед ли, назад. Даже когда спешат. Самое наилучшее для них — топтаться на месте.

Коль скоро есть хоть малейшая надежда немного подъехать, они будут, настырно упершись, высматривать попутный транспорт. Чтобы с трудом в него влезть, заплатить за проезд и проехать одну-единственную остановку.

На эскалаторе в метро они так же упорно глазеют, не сходя с места, на приходящий поезд. Потом же бегут, мчатся очертя голову, чтобы успеть протолкнуться в последнюю дверь последнего вагона.

Увы, чаще всего их поезд уходит раньше.

Филипп Ирнеев на свой поезд никогда не опаздывал и проходил на середину перрона, где народу поменьше. Кабы на ноги наступали пореже, не очень учащенно локтями пихали, не задевали грязными сумками и вонючим тряпьем, не ведающим о стирке и химчистке.

Ему вовсе не была по вкусу сия коммуния и гуманерия.

К месту и ко времени отметим: в метрополитене, как и на любом другом виде коммунального транспорта, Филипп Ирнеев мог путешествовать совершенно бесплатно. Ему ничего не стоило показать кондуктору или контролеру вместо проездного билета подходящую по размеру бумажку.

Но еще в бытность глупым первокурсником после двух-трех экспериментов он перестал заниматься тому подобным мелким мошенничеством.

Филипп подозревал, что и в магазине легко сможет расплатиться резаной бумагой. Или получить сдачу крупными купюрами. Однако проверять это ему как-то не хотелось.

"Лгать и красть — оно едино. Ежели без этого можно обойтись."

Намного этичнее и эстетичнее вместо вранья промолчать, на чужое не зариться и поменьше участвовать в том, что сам считаешь ложью. Будь то дела всенародные и общественные или узко бюрократические государственные, не всегда можно разобрать, какая между ними подлая разница.

Лучше жить в самом себе и для себя. Прочее само приложится.

Такой жизненной позиции придерживался Филипп Ирнеев и доселе ей не изменял. Старался ни с кем не ссориться и не конфликтовать попусту и понапрасну.

Сегодня надо было бы навестить родительский дом, забрать кое-какое чистое барахлишко, отдать грязное, взять у отца пару книг и дидактические материалы.

Но с этим успеется, если желательно избежать занудных материнских и отеческих нравоучений на тему, как мало он уделяет внимания учебе, общественной активности. И что он себе думает о будущем распределении.

Также не хотелось бы смотреть на рожи сестрицы и зятя, опасающихся за собственное жилищное пространство. Они тщательно исподтишка готовят квартирный размен, куплю-продажу и дележку, где вознамерились оставить его с носом и без определенного места жительства.

Бог им судья, если Филипп Олегович Ирнеев не собирается жить-проживать в этой Республике Белороссь. Учителя начальных классов везде нужны, в дефиците они в цивилизованных странах.

"Распределение, говорите? Диплом? К чему вашему Фильке эта филькина грамота, ежели ни в Евросоюзе, ни в Штатах с ней на работу не возьмут?"