Одаренные проклятием (СИ)

  - Не уходи, зайка, - мама настойчиво потянула меня за руку - послушай, у меня сил больше нет держать эту историю в себе, тем более что все так повернулось. Когда я тебя рожала, со мной то же самое было.

  Дня за два-три до того как тебе родиться, у меня врачи какую-то скрытую болячку нашли. Уж не знаю, что именно это было, но врачи ясно дали понять: существует угроза жизни ребенка. Они говорили, что так бывает: нет-нет, да и выявляется что-то... Но я-то всю жизнь здоровей коровы была! Только медиков мои доводы не убедили, пришлось срочно в больницу ложиться. Я два дня в оцепенении на койке сидела, за живот держалась, ловила биение твоего сердечка. И думала, что оно в любой момент может остановиться, а я и не замечу ничего, и ничего не смогу сделать. Меня тогда все - и врачи, и родственники - уверяли, что обойдется все, ведь медицина хорошо развита, что новорожденные редко умирают... А у меня на душе кошки скребут, внутри все криком кричит. Страшно, маленькая моя, страшно...

  Она замолчала, глядя в окно. На улице вновь начался дождь, вдалеке раздались глухие раскаты грома. Из открытой форточки повеяло сыростью. Легкие занавески колыхались от ветра.

  - Там, в больнице, бабуся была, уборщица, древняя совсем. Непонятно, в чем душа держится. На бабу Ягу из детских фильмов похожа была, померла уже, небось, царство ей небесное, добрая бабка была. Девчонки в палате говорили, что она ведьма, представляешь! И еще на картах гадала. Как-то раз ее девочки нам в палату зазвали, чаю попить с тортом. Бабу Настю всегда угощали охотно, она хоть и на первый взгляд божий одуванчик, а знала много. Ой, мне кажется, она действительно ведьмой была, из настоящих. Так вот, чай она попила, карты раскинула, а сама смотрит на меня так пристально, строго, что мурашки по коже побежали. Я и не выдержала, разрыдалась и выскочила из палаты. А она, Анастасия Андреевна, следом вышла, за руку меня поймала и говорит, мол, плохо дело, Света, дочке на роду написано умереть, не родившись. А я ничего вокруг не вижу, только слезы градом, и кроме биения твоего сердечка больше ничего в целом мире нет. А баба Настя вдруг руку положила мне на плечо и говорит что-то ласково, а я и не понимаю почти ни слова. Только выцепила единственную фразу: она знает, как тебя спасти, но способ тот рискованный и гарантии дать она не может. И шприц с какой-то светящейся жидкостью из кармана достает. Я, если честно, колебаться стала. А тогда в знахарство и колдовство не очень-то верили, не так воспитаны были. А баба Настя мне так сказала: 'Ты ж, Катя, себе потом всю жизнь простить того не сможешь, что даже не попыталась дочке помочь. Давай руку. Тебе вреда не будет, да и пользы тоже, а в ребеночка силу живительную вдохнет, раз уж своей не дано. Мне так сказали...'. Я тогда решила, что терять мне нечего. Бабка мне укол сделала, я и не почувствовала ничего, в палату к себе вернулась и уснула. А вечером роды начались, я и забыла тот разговор. Потом от врачей узнала, что девочку не спасли, хоть и сделали все возможное. Ты ни одного вдоха не сделала, сразу мертвая родилась, безнадежный случай. Безнадежный случай... - тихо повторила мама и погладила меня по голове, потом ее губы мучительно скривились, видимо, воспоминания о тех тяжелых днях до сих пор причиняли ей боль. - Врач еще что-то говорила, но я как оглохла, словно кто по голове молотком стукнул. Маргарита Сергеевна, врача так звали, меня даже по щекам била и кричала, мол, ты должна с силами собраться и дальше жить, ведь у меня еще одна дочка есть, Анечка. Потом клятвенно пообещала выяснить, от чего малышка умерла. Сказала, вскрытие делать будут. Я тогда даже рот открыть не сумела, в голове лишь одна мысль: вчера сердечко билось.

  А на следующее утро мне тебя принесли. Маргарита Сергеевна извинялась долго, объясняла что-то, сыпала медицинскими терминами. Рассказала, как ты санитара в морге до обморока напугала. Парень практикант, четвертый день трудится, только холодильник открыл, чтобы тебя оттуда вытащить, а малышка плакать начала. Практикант, говорят, где стоял, там и сел. А тебя потом обследовали, сочли здоровой и вскоре нас домой выписали. Вот тогда-то я разговор с Настасьей Андреевной вспомнила. Как же я ей тогда благодарна была, расцеловать хотела, в роддом с подарками приехала. Вот только ее не нашла, баба Настя как сквозь землю провалилась. И, что удивительно, сведений о ней почти никаких не было даже в отделе кадров. Ох, непростая старушонка! А еще тогда же я покрестилась. Я вот и теперь думаю, Дара, может, и с Анечкой все обойдется?

  - Обойдется, мама, обойдется, - с уверенностью произнесла я, но мама уже заснула. Тягостный рассказ отнял у нее последние силы, и сон мягкой лапой смежил ей веки.

  Я встала и на цыпочках вышла из комнаты.

  - Все обойдется, - тихо сказала я, на этот раз самой себе. - Все будет хорошо.

  И, прикрыв рот рукой, захихикала. Бедняга практикант! Труп, да еще плачет! И как с ним инфаркт не случился?! Думаю, после того случая желания посвятить себя медицине у него поубавилось.

  На цыпочках я прокралась в свою спальню, где на диванчике кучей лежала одежда, которая была на мне во время ночной одиссеи, нашла клочок бумаги с телефоном мага Ворона. Постояла в раздумьях, потом решительным шагом направилась к телефону. Мне вдруг со страшной силой захотелось рассказать кому-нибудь о случившемся. И очень кстати вспомнилась искренняя заинтересованность мага в моем утреннем повествовании и то, как он умел слушать. Не перебил меня ни разу и не задавал дурацких вопросов вроде 'а ты уверена, что все это было на самом деле?' Дурацкие вопросы я и сама себе задавать могу, причем так, что сама в конечном итоге запутаюсь и, несмотря на все попытки, так и не вспомню, с чего, собственно, все началось... И потом, Ворон сам просил ставить его в известность относительно странных и непонятных вещей, происходящих в моей жизни. Что ж, сам виноват. Я уселась на пуфик и набрала номер.

  - Привет, это Дара, недобиток злого колдуна. Помнишь такую? - с наигранной веселостью поинтересовалась я, услышав голос мага в телефонной трубке.

  Трубка ответила, что такое трудно забыть.

  - Не знаю, насколько важно для истории с колдуном и выдворением моей души из моего же тела то, что я тебе сейчас расскажу, - замялась я. Все-таки совесть меня немножко мучила, не очень-то удобно вываливать на едва знакомого человека ворох собственных страхов и сомнений. Да и на хорошо знакомых людей или на родственников тоже.

  Трубка с бесстрастием заверила, что важна любая мелочь. И я, несмотря на слабые протесты совести, рассказала Ворону о событиях этого безумно длинного дня.

  Беззвездная ночь раскинула полог над спящим городом. Стрелка на часах подбиралась к цифре четыре. Самое время для мрачных мыслей, тягостных воспоминаний и бессонницы.

  Дождь кончился еще час назад, и в распахнутое окно веяло сыростью. Единственным источником света была зажженная свеча. Огонек трепетал и клонился вправо, но упорно не желал гаснуть. Хороший знак, решил Ворон и раздавил в заполненной до краев пепельнице очередной окурок. Сон не шел к нему, как, впрочем, и всегда. Но сегодня маг, несмотря на все старания, не сумел загнать в темные глубины памяти то, что уже не одну сотню лет каменным монолитом лежало на его совести, не давая вдохнуть свободно. Почти пять сотен лет. Пять бесконечно долгих сотен... Ворон всеми силами пытался похоронить эти воспоминания в себе. Иногда получалось, но ненадолго. Он никогда не смог бы изменить того или попытаться исправить. Можно было бесконечно повторять, что так было нужно, что по-другому было нельзя, но... Вечное 'но'. Обмануть себя он не мог, уж слишком недоверчивая душа досталась ему от рождения. Одно маг знал наверняка: прекратить эту боль он не сможет никогда. Рядом словно бы из ниоткуда материализовался домовой.

  - Всю квартиру задымил! - беззлобно проворчал домовой и тоже пристроился на подоконник, крепко удерживая в морщинистых руках большую кружку с кофе.