Последняя победа

Колдун у мачты тоже вскинул пальцы к виску, напрягся, прощупывая внутренним взором ближние кустарники, готовый противопоставить свою волю местным ведьмам и шаманам. Но достойного противника не заметил.

Да и откуда? Сильные, умелые, родовитые чародеи жили в городах, сидели в Совете колдунов, правили богатыми землями. И если бы даже великий могучий шаман вдруг родился в деревне, среди безродных провинциалов – сия деревня быстро стала бы городом, еще одним центром силы древнего Ямала.

Енко Малныче встряхнулся, выпрямился и потянулся, легко прошел по лавкам струга, спрыгнул на сушу, зашагал по окровавленной земле, старательно огибая темные парные лужи и переступая тела, недовольно морщась из-за истошных воплей женщин, убегающих от азартных победителей, пьяных от крови и вседозволенности. Вскоре колдун нашел искомую жертву и снова вскинул пальцы к виску, сосредотачиваясь.

Через несколько мгновений охапка валежника зашевелилась, из-под нее выбрался затаившийся паренек и, не в силах противостоять сжавшей разум чужой воле, подошел к чародею.

– Посмотри на меня, – потребовал от жертвы колдун. – Запомни мое лицо и мое имя. Беги отсюда, беги в Великий Седэй и передай, что все это сотворил я, Енко Малныче. Это моя месть за изгнание. Ваша деревня не первая из уничтоженных. И я не остановлюсь, пока не сожгу все селения и города Ямала. Теперь пошел вон! Уметайся, пока жив!

Енко ослабил свою волю, позволяя перепуганному подростку броситься прочь, сам же сел на камень возле невозмутимо разгорающегося костра, поковырялся в корзине с мясом, приготовленным здешними хозяйками для ужина, выбрал кусочек с толстыми прожилками желтоватого жира, наколол на копье и протянул к пламени, в самый жар.

У него не было желания насиловать здешних девиц или грабить разрушенное святилище. Знатный колдун был выше подобных развлечений. Но вот от вкусной еды бездомный бродяга никогда не отказывался.

День, может, два белокожие дикари будут развлекаться здесь, потом двинутся дальше, и очень скоро Великий Седэй получит от Енко Малныче еще одну кровавую весточку.

Еще два селения отряд Митаюки-нэ взял под свою руку без каких-либо происшествий.

Нет, тамошние сир-тя не проявляли к миссионерам особого дружелюбия… Но сражаться, умирать, проливать кровь и подвергать свои деревни разорению желания явно не имели. И потому смиренно позволили сжечь родовое святилище, вкопать на краю площади крест и даже несколько раз на него перекрестились.

Ведьма понимала, что сир-тя обманывают христиан; что никакой новой веры они не приняли и, едва миссионеры скроются в зарослях – вознесут благодарственные молитвы Нум-Торуму и Картащ-экве, принесут пару ящериц в жертву верхним и нижним духам и пустят по реке венок с покаянными словами. Цветы же и кровь, каковыми украсят крест и омоют его перекладину, будут приноситься лишь для вида, дабы не раздражать сильного воинственного соседа и его бога.

Однако Митаюки-нэ это тихое бунтарство туземцев вполне устраивало. Здешние племена не будут враждебны, не станут открыто помогать колдунам из южных земель, остерегутся вредить и при появлении казаков и их священников станут называть себя христианами.

А чего еще требуется от жителей возле важного торного пути?

Самые храбрые и решительные здешние воины в поисках славы и добычи будут уходить на службу в остроги иноземцев. Ведь дома их не ждет ничего, кроме мечтаний и безвестности. Подарки, иногда присылаемые в их дома, да сказания о славных походах постепенно будут превращать местное население во все более и более преданного почитателя Иисуса Христа. Сменится три-четыре поколения – и правнуки нынешних смутьянов, насмотревшись на поведение родителей, уже совершенно искренне будут возносить христианские молитвы и мазать кровью уста Ильи-громовержца, а не Хунт-Торума, сплетать венки святой Параскеве Пятнице, а не богине Мых-ими. Не будут мыслить над собой иной власти, кроме воли их сыновей и внуков – ее, Митаюки, и грозного Матвея Серьги.

Так что пусть себе бунтуют в глубине души. И чем глубже, тем лучше. Подобное сопротивление она как-нибудь переживет.

Не желая раздражать новых братьев во Христе, чародейка не покушалась на имущество варанхайцев, и все, что она позволила себе в пяти покоренных деревнях – так это забрала пару лодок. На них христианские воины сложили припасы. Теперь еда, подстилки и часть оружия плыли вниз по течению сами по себе, под приглядом Ганса Штраубе и четырех гребцов, а отряд двигался налегке, что заметно увеличило его скорость.

Выйдя на тропу, ведущую к очередному поселку, Митаюки уже собиралась объявить привал, дабы отправиться на разведку, как впереди внезапно послышался глухой перекатывающийся гром.

Путники невольно вскинули глаза к небу, но оно было чистым и солнечным, лишь с редкими мелкими облачками.

– Наши! – первым сообразил немец и махнул рукой сидящим в лодке сир-тя: – Гребите!

Воины послушно навалились на весла, челны рванули вперед.

– За мной! – оглянулась на уже расходящихся воинов Митаюки и резко ускорила шаг.

Разумеется, Ганс Штраубе, которому помогало течение, успел к месту схватки первым. Вылетев из-за мыса на полноводный прямой участок, украшенный тремя стругами, он вскинул пищаль и выстрелил над деревьями. Ведь в ратном деле решения принимаются быстро, и второпях его могли принять за врага, а попасть под залп картечи наемнику не улыбалось.

Но грохот ружья и белое пороховое облако сразу расставило все по своим местам – местные язычники огнестрела, по счастью, не знали.

Иван Егоров и Кондрат Чугреев вышли к воде, вгляделись – и расплылись в улыбках:

– Ганс! Капитан! Дружище! – Челны с ходу выскочили на берег почти на треть своей длины, и немец тут же попал в крепкие объятия ватажников. – Как ты, откуда? Один али с сотоварищами?!

В крепких руках Михейко Ослопа немец не то что ответить – вздохнуть не мог. Но когда огромный казак поставил его обратно на траву, поведал, потирая ребра:

– Встречь вам мы выступили. Я да наша хитрющая Митаюки, Матвеева женка, да еще почти сотня дикарей местных обращенных, христиан честных.

– Помню, помню девицу, – недоверчиво прищурился атаман. – И как она? Чудила?

– Еще как, клянусь святой Бригиттой! – рассмеялся Штраубе. – Мы ведь вроде как в разведку выступили, путь прощупать перед главным наступлением. Она же исхитрилась все поселки на пути нашем в веру Христову обратить, и они вроде как ноне союзники наши. Не с кем воевать, получается, такие дела, – развел руками наемник и подмигнул: – С добычей мы, знамо. Токмо подобрать ее по пути надобно будет. Бо в челноки малые не влезла.

Воевода хмыкнул, посмотрел на Кондрата. Бородач пожал плечами:

– Эта может. Истинно, ведьма. Хитра, зар-раза! Даром, что обликом девка малая. Коли помогать решила, дело сладится.

– Берегом она с прочими сир-тя идет и вот-вот появится! – предупредил Ганс Штраубе. – Вы их случайно не постреляйте.

– Михейко, упреди казаков, дабы с друзьями нашими не сцепились, – посмотрел на великана атаман. Тот согласно кивнул и зашагал к краю площади.

Предупреждать никого не потребовалось. Митаюки, обогнав свой отряд на два десятка шагов, при виде казака так истошно завизжала:

– Осло-о-опушка!!! – что ее услышали во всех концах поселка. Чародейка кинулась на шею великана и повисла, поджав ноги и прижавшись щекой к щетине воина: – Как же я по вам по всем соскучилась!

Михейко невольно улыбнулся в ответ и осторожно, чтобы не сломать хрупкую красотку, обнял колдунью:

– Привет тебе, Митаюка… Давно не виделись… Ты как?

– Живем! – кратко сообщила девушка. – От Матвея тебе привет. Вспоминал часто.

– А Матвей как? – отпустил чародейку казак.

– В хлопотах весь муженек мой ненаглядный, – посетовала Митаюки. – В делах, заботах. Три острога на нем, хозяйство, рати большие. Тяжко ношу такую тянуть. Но про тебя вспоминал. Сказывал, самый могучий ты из всех, кого он видывал!