Иди легко. Повесть о Халле - приемыше драконов

Наступил следующий день.

Халла сидела во дворе и наблюдала за тем, что делается вокруг. В одной из комнат побольше сидело еще четверо монахинь в черном. Они молча вышивали златопурпурное облачание. В углу двора в тени еще одна монахиня рисовала на куске пергамента маленький, красивый, но неподвижный мир. Зазвенел колокол, и все оставили работу и поспешили в храм, оглядываясь на Халлу. Но она за ними не пошла. Вместо этого она подошла к куску пергамента и стала его рассматривать. По краям картины был причудливый узор, местами еще в тонких линиях, а местами раскрашенный яркими красками и золотом. В самой середине был нарисован золотой трон и на нем человек с темно-рыжей бородой, черными глазами и золотым ободком над головой. Всеотец таким не был.

Когда тени удлинились, монахини вывели и вынесли во двор больных, за которыми они ухаживали. Был среди них один возничий, который упал с колесницы и его протянуло за ней по земле. У него были сломаны рука и нога, на теле было несколько тяжелых ран, весь он был в синяках и все время плакал, потому что очень боялся не выздороветь: когда он больше не сможет участвовать в состязаниях, его продадут в тяжелую работу. Он был раб. Ему хотелось поговорить о состязаниях, но монахини никогда не видели бегов, говорить с ними было бесполезно.

Халла подошла к нему, заговорила, и вскоре он успокоился. Высокая монахиня заметила это и удовлетворенно улыбнулась.

Один из больных был ковроткач; он стонал и корчился от боли в животе. А один был так слаб, что даже стонать не мог. В боку у него была рваная рана, и хотя снаружи она казалась небольшой, внутри, наверное, было очень плохо. Монахини сказали, что это варяг из телохранителей Императора, его ранили два дня назад в уличной драке. По-видимому, он умирал, и они пытались выяснить, христианин ли он, но товарищи по оружию, которые его принесли, этого не знали. Их интересовали только дела войны. Монахини положили ему на грудь крест, а на крест — руки, дышал он с трудом, и когда пришел священник, то не заговорил, а стал дышать совсем хрипло и с перерывами. Из-под полузакрытых век виднелись только белки глаз. Халла смотрела на него. Он был рыжий, даже на руках у него до самых кистей росли густые рыжие волосы, а на одном пальце было кольцо с рубином.

Вдруг она почувствовала на своей шее конское дыхание и обернулась.

— Это опять ты! — сказала Стейнвор. — А здесь ты что делаешь?

— Я здесь не по своей воле, — сказала Халла. — Ты можешь меня прихватить вместе с ним? А потом сбросить на корабль?

Она догадалась, что Стейнвор примчалась за варягом: он был очень похож на героя.

— Я все-таки думаю, что ты тоже Дитя Желанья Всеотца, поэтому попробую, — сказала Стейнвор. — Но быстро не получится, ты не такая уж легкая. Подожди, пока я его ухвачу, и забирайся на круп. Только держись крепче. — Она кинула взгляд на человека. — Послушай, детка, сними с него крест, а то я пальцы обожгу.

Халла подошла к герою, сняла у него с груди крест и положила рядом. Грудь его еще раз поднялась. Прежде, чем священник успел раскрыть глаза пошире, последнее дыхание его покинуло, и Стейнвор, нагнувшись, ухватила его за плечи.

Халла подскочила к коню, подпрыгнула и двумя руками схватилась за него, не забыв зубами крепко держать плащ. Когда конь взмывал вверх, она закрыла глаза. Потом, когда он уже ровно летел над крышами, пришло знакомое ощущение полета, и она представила себя девчонкой на спине Оггхи или Грора, давным-давно. Но все равно держалась крепко.

Монахини и священник не верили в валькирий и не представляли их, они никогда их и не видели. Они увидели только, как исчез покойник, и как вдруг Халла вознеслась на небо, к несчастью, вместе с плащом, и никто не успел и не посмел сдернуть его с нее. Однако она оставила в келье свой узелок. Что ж, пусть хоть это будет реликвией, решили они; может быть, и там найдется предмет, обладающий чудесными свойствами.

Глава вторая

МАРОБ

Крылатый конь возмущался и фыркал и явно с удовольствием сбросил бы ее прямо в море, но Халла сказала, что корабль не мог далеко уплыть, и они стали кружить над Черным Морем сразу же за проливом. Под ними было два или три судна, очень маленьких с высоты, поднимающих грудью светлую волну. Халла не сразу смогла сказать, какой корабль ей нужен. Но потом она заметила на палубе одного из них ярко-желтую рубаху. Это была рубаха Таркан-Дара, уж ее-то она узнала: сама стирала много раз.

А потом она увидела остальных двоих. И тогда спрыгнула с высоты примерно в пятнадцать локтей, ближе конь не смог подлететь, — но не ушиблась, а только упала. Пока она вставала, отряхивалась и уверяла их, что это она и все в порядке, конь был уже далеко, таял в северной части неба, спеша в Валхаллу.

Как она сюда добралась, она не стала объяснять. Это было слишком сложно. Валькирий в их мыслях не было, и слов таких они не знали. Достаточно было того, что они с ней, а она, которую они считали потерянной для себя, снова с ними. Делать ничего не надо было. Они были на корабле, и корабль вез их по морю.

Большую часть времени они сидели на палубе, почти не разговаривая, глядя на катящиеся волны, темно-зеленые или темно-синие. Иногда Киот принимался ходить вдоль борта, бормоча себе под нос. Он был совершенно выбит из колеи. Он был уже не молод и пытался всю жизнь быть настоящим христианином; готов был простить Правителю зло, причиненное ему самому. Не из-за этого он отправился в путь. Вся община страдала от несправедливости, еще худшей, чем та, из-за которой Христос неустанно боролся с фарисеями. Он, Киот, правильно сделал, что пошел. Но если бы он не пошел, если бы простил Правителю непростительное, он не был бы так расстроен и смущен душой. Давным-давно услышал он в первый раз о великом святом храме Софии, чуде христианского мира. Теперь он видел этот храм, и горечь вошла в его сердце, ибо он видел в нем растление. Он старался об этом не думать и найти утешение в молитве, но этот путь к утешению был теперь для него закрыт. Он чувствовал себя совсем стариком.

Родин знал, что происходит в душе друга, но ничем не мог помочь. Они выполнили свой долг, но добро ли от этого будет? Еще придется за все платить. А Таркан-Дар, потомок Хлебных Князей, даже не вернется в Мароб. Родин смотрел, как он сидит, устремив взгляд в волны, похудевший и потемневший лицом, а рука его, словно без его ведома, иногда протягивается к руке Халлы и сжимает ее. Знает ли он о том, что творит его рука? По пути в Византию он часто пел. Теперь он не пел совсем.

Еду готовил Родин вместе с Халлой. Родин еще в порту сказал капитану, что она придет на корабль, и вот она явилась. Матроса, который уверял, что она упала с неба, капитан за вранье сшиб с ног ударом кулака. Ему было все равно, откуда она появилась. Она вела себя пристойно, беспокойства никому не чинила, огонь разводила только на плоском камне и понимала все, что ей говорили. В портах она сходила вместе с кем-нибудь на берег и помогала купить все, что нужно. Корабль медленно полз вдоль берега. Императорское судно для особых поручений обогнало их в первый же день вечером. Ветер стих, но на Императорском корабле изо всех сил гребли рабы, и его весла ровно опускались и подымались, словно движимые сверхъестественной силой, а не людьми.

Родин, конечно, понимал, что сколько ни думать о неизвестности, ожидающей их впереди, ничего не придумаешь, и много молился, но все меньше спал и все равно думал, думал, что скажет и что сделает, если его ждут плохие вести. Иногда он бледнел, лицо его искажалось, потом застывало. Он боялся, что судьба его ударит так же, как Таркан-Дара, и боялся остаться один в маленьком мире боли, далеко от друзей, как сейчас Таркан-Дар, которому Халла Богом Посланная, наверно, стала ближе, чем он или Киот.

Проходили дни. Однажды разразился шторм, и их всех укачало. Потом опять стало ясно. Халла болтала с дельфинами и даже допускала мысль о том, чтобы присоединиться к ним, так радостно они скользили по волнам, выпрыгивали в теплый воздух, на мгновенье ощутив, как сохнет кожа и солнце жжет глаза, и снова погружались в прохладную прозрачную влагу. «Но это, наверное, не для меня, — думала она. — К огню я привыкла, а вода напоминает мне о русалках, у дельфинов тоже хвосты, как у них. Если я ошибусь на этот раз, меня уже не спасет дракон. Их здесь нет».